Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

Это был не только самый умный, но и самый хороший человек на свете, как Эйнштейн. Он был добр, смел, честен, благороден, и, что особенно мне в нем нравилось, он не был нытиком – просидев 8 лет, он ходил по Невскому в рваных ботинках, писал диссертацию и ни на что не жаловался. Он все понимал, но не все любил, кое-что он ненавидел. Он не был оптимистом, но и пессимистом я его не назвал бы. Он был настоящим мужчиной, но хорошенькие легкомысленные девушки по глупости об этом не догадывались.

Юре нравились мои стихи. Пожалуй, даже очень нравились. Это мне льстило. Это меня спасало.

В ту пору я был одинок. Почти все мои связи с литературным миром как-то сами собой порвались. Я влез в пресловутую башню из слоновой кости и сидел там, не высовывая носа. В башне было неудобно, тесно, хотелось на волю. Но я сидел. Потому что не мог иначе. Д. заглянул в окошечко башни и сказал, приглаживая ладонью лохматые полуседые волосы: «О! Извини меня, ради бога! Кажется, я заставил тебя ждать!» – так он всегда говорил, появляясь на пороге нашей квартиры. И всегда при этом приглаживал ладонью волосы – он никогда их не причесывал. «Еще года два посиди в башне, – сказал мне Юра, – а там видно будет». – «Два – это еще не так страшно», – подумал я, и мне стало легче.

Юра Д. был ангелом, ниспосланным мне во спасение, ангелом в очках и в не по росту коротких, вытершихся на коленках вельветовых брюках. Заимствуя у себя самого, я мог бы добавить: Юра Д. был лучшим из всех, которые мне встречались.

21.7

Как это ни пошло звучит, но от меня ушла жена. Собрала вещички и ушла. Может быть, ненадолго, может быть, навсегда.

22.7

«Завтрак у Тиффани» Трумэна Капоте.

Холли – вылитая Сюзи. В ее устах грубый жаргон звучит как музыка:

«– А, гадство, – сказала она и загасила окурок».

Интересно, любит ли Сюзи кошек?

23.7

Муравьиный путь через дорогу. Муравьи, наверное, знают, что по дороге ходят люди, а иногда даже проезжают машины. Конечно, они это знают, не такие уж они дураки. И все же они проложили свой путь через дорогу, потому что им так надо. Они жертвуют жизнью ради своей великой муравьиной цели. Великая цель скрыта там, за дорогой, в густом ельнике. Муравьи самоотверженно идут к ней по своей тропе, обходя трупы раздавленных соплеменников, не глядя по сторонам, не задерживаясь ни на миг, одинаково рыжие, одинаково сознательные и одинаково выносливые.

25.7

Основа этики – своего рода торговый обмен: не делай пакостей другим, если не хочешь, чтобы их делали тебе. Все остальное – история.

27.7

У причала стоит белый теплоход. На его палубе хорошо одетые иностранцы играют в гольф. У трапа – пограничник. Ему скучно. Он болтает с матросами.

Сегодня вечером белый теплоход уйдет в море. Стокгольм, Копенгаген, Гамбург, Лондон…

Сажусь в троллейбус и еду в центр. Выхожу на Невском. По Мойке дохожу до Дворцовой площади и замираю: красиво! Тысячу раз видел, но не могу привыкнуть. Господи, как красиво! Какой город! Какое счастье, что я живу в нем!

2.8

Есенин – поэт нэпа. Отчаянное его хулиганство – от сознания бессилия перед надвигающейся ночью. Его крестьянская душа мучилась в предчувствии грядущих российских ужасов.

Судьба Есенина символична. Судьба его стихов еще символичнее.

В том учебнике советской литературы, по которому я учился в школе, Есенину была посвящена одна неполная страничка. Теперь его ставят рядом с Маяковским.

В середине пятидесятых годов, когда Есенин был «реабилитирован», на всех вечерах самодеятельности читали его стихи. Обязательно «Матери», обязательно «Собаке Качалова».

Эпигоны растащили Есенина по лоскутку. Их было и есть тьма, начиная с Садофьева и кончая Тряпкиным.

Есенина поют под гитару на вечеринках и без гитары – после вечеринки, на улице, пьяными голосами, вперемежку с блатными песнями.

В старом «Огоньке» нашел прекрасную его фотографию. Лицо чистое, нежное, почти девичье. И в углу рта – трубка.

Сельский отрок, соблазненный городскими забавами. Лель развращенный. («А парни подпоили Леля и уложили с бабой спать».)

4.8

Женские ноги выразительны. Есть застенчивые, есть развязные. Встречаются ноги с хитрецой. Есть веселые ноги, есть томно-меланхоличные.

Люблю ходить по улицам и наблюдать за женскими ногами.

Приснился Лев Толстой. Он высокий, тощий, как Бернард Шоу. У него маленькая головка с модной женской прической. Волосы крашеные, соломенного цвета.

Толстой благосклонно относится к моим стихам и покровительствует мне. Я горд. Мне лестно ходить рядом с Толстым. Но отец (он появился внезапно) говорит мне:

– Слушай, странный какой-то этот твой Толстой! На портретах он совсем другой. Почему у него женская голова? Не привидение ли это?

«И впрямь привидение!» – думаю я, и вдруг вспоминаю, что отец тоже умер.

5.8

Сегодня я триумфатор. Вышел наконец Закани.

Шел по Невскому и увидел в руках прохожего книжицу со знакомыми иллюстрациями. Бросился в ближайший книжный магазин и купил 4 штуки.

Желтенькая бумажная обложка. Смешные людишки в чалмах и в туфлях с лихо загнутыми носками. Предисловие Н.

Какое счастье! Люди на моих глазах берут в руки мою книгу и читают мои стихи (да простит мне старик Закани!). Где-то в Сибири, на Дальнем Востоке, в Крыму люди раскрывают книжку в желтенькой бумажной обложке и пробегают глазами по моим строчкам!

Какое сладкое счастье!

9.8

Запах грибов. Есть миллионы разных запахов, но – запах грибов!

О нем забываешь. Зимой, весной о нем не вспоминаешь. И вдруг в начале августа на обочине дороги замечаешь сыроежку. Осторожно раздвинув мох, срываешь ее, подносишь к лицу, и в ноздри ударяет этот таинственнейший, ни на что не похожий запах.

Чего только в нем нет! Детство, первая любовь, какие-то давние, забытые солнечные и пасмурные дни, леса, лесные дороги, заросли папоротника, зеленые ковры мхов, сырые овраги, сухие, прогретые солнцем склоны холмов с редкими высокими соснами, и еще, еще…

Большая муравьиная дорога шла, извиваясь, между елками. В одном ее конце был муравейник, до другого конца я не дошел – длинная была дорога. Муравьи шли по ней густо, натыкаясь друг на друга, перелезая сухие веточки и завалы из еловых игл. Некоторые что-то тащили. Я вгляделся: один тащил щепочку (зачем он тащил ее издалека, эту обыкновенную на вид щепочку? Таких было множество и около муравейника), другой тащил какую-то маленькую белую пластинку – видимо, кусочек цветочного лепестка, третий тащил мертвого своего товарища – наверное, где-то там, в конце дороги, произошла катастрофа: упала с дерева сухая ветка и убила нескольких муравьев. Но у большинства не было никакой ноши. Бог знает, зачем они сновали по большой дороге туда и обратно.