Неизвестный Алексеев. Том 3: Неизданная проза Геннадия Алексеева

За завтраком разговорился с соседом, который быстро ест. Оказалось, что он инженер из Донбасса. Работает диспетчером на угольной шахте. Живет он не в основном писательском корпусе, где живу я, а в доме, где располагается администрация. Там на втором этаже в комнатах на 4–6 человек поселяют всех не писателей, которым, как выясняется, тоже дают путевки в Дом творчества. Это дополнительная статья дохода Литфонда.

– Все бы ничего, – сказал инженер, – да один из моих сожителей по ночам страшно кричит, а второй до двух часов ночи читает книжку и не гасит свет. А с углем дела обстоят неважно. Его становится все меньше и меньше, и шахты приходится рыть все глубже и глубже. Но в глубоких шахтах очень жарко, и работенка там нелегкая. Недаром шахтеры выходят на пенсию в 50 лет.

По верхнему шоссе доехал на автобусе до Массандры и долго спускался вниз, к морю. Сначала был лес, густой и дикий. После он стал редеть, в нем появились дорожки и поляны. И наконец я оказался в благоустроенном парке с высокими старыми кипарисами и развесистыми пиниями.

Вспомнил, как выглядел это парк в 1960 году. Тогда он был запущен и неопрятен. По дорожкам ползали толстые метровые змеи, очень страшные на вид, но совершенно безобидные. Они только выглядели как змеи, а на самом деле они были безногими ящерицами. Курортники их безжалостно убивали, полагая, что они ядовитые и вредные.

Теперь в парке этих змей-ящериц уже не видно. Или их всех перебили, или они уползли куда-то, недовольные тем, что парк стал слишком цивилизованным.

Американский фильм «Вестсайдская история».

Свое отрочество я провел среди шпаны. Подростков другого сорта около меня в ту пору (в эвакуации) не было. Но я знал цену своим приятелям, понимая, что это не лучшее общество. «Вот вернусь в Ленинград, – думал я, – и там у меня будут настоящие друзья, такие же, как я, умные и читающие книжки. А шпаны в Ленинграде небось и нет совсем. Не может быть, чтобы в таком культурном и красивом городе водились хулиганы».

В первом я не ошибся: после возвращения из эвакуации я общался с мальчиками своего круга. Но шпаны в Ленинграде оказалось не меньше, чем в Средней Азии, и она была даже злее. От нее нам, «воспитанным детям», изрядно порой доставалось.

«Ну ничего, – думал я, – это всё последствия войны, скоро хулиганы переведутся!»

Я был наивен. На моих глазах поколения шпаны сменяли одно другое. Юных хулиганов не становилось меньше. Это особое племя молодых людей так же стойко по отношению к окружающей среде, как цыгане. Оно не меняет своих повадок и своей «философии», оно продолжает благоденствовать в цивилизованном мире, сохраняя в неприкосновенности свое звериное естество.

Всем детям в определенном возрасте свойственно стремление к самоутверждению. Но умственно недалекий и злой по натуре подросток самоутверждается простейшим и грубейшим способом.

18.7

Проснувшись, я говорю Анастасии Дмитриевне: «С добрым утром», умываюсь, сажусь за стол, записываю сны или пришедшие спросонья мысли и смакую свой утренний аперитив – отличнейший венгерский вермут. А за моим открытым настежь окном благоухают неведомые мне субтропические цветы и поют экзотические птицы. Какая жизнь однако! По иронии судьбы она досталась неисправному нытику, который уже много лет мечтает о самоубийстве.

Фильм «Таежная история», поставленный по рассказу преуспевающего прозаика Астафьева «Царь-рыба».

Астафьев – убежденный, воинствующий почвенник. Главный герой фильма – неотесанный, малообразованный, но добрый и чистый душой охотник Аким противопоставлен испорченным городским интеллигентам – капризной, избалованной, беспомощной Эльвире и ницшеанцу Гоге, который совершеннейший подлец и злодей.

Культура вредна, полагает Астафьев. Она, вкупе с нею и суетный городской образ жизни, иссушают человеческую душу, извращают натуру человека. Книги, стало быть, читать не следует (неплохо бы их просто сжечь, оставив разве что сочинения самого Астафьева), а города надо разрушить и на тех местах, где они стояли, посадить рожь и овес.

«Красные кхмеры» в Камбодже так и сделали. Интеллигентов они убивали мотыгами, чтобы не тратить на них патроны (более гуманные китайцы – «культурные революционеры» – интеллигентов перевоспитывали, доводя их до вполне скотского состояния).

Идеи Астафьева и его единомышленников благополучно возвратят нас к временам счастливой первобытной жизни, и все мы станем мужественными, незатейливыми умом, но честными и добросердечными охотниками, такими как Акимушка, в которого взбалмошная Эльвира (уж непременно ее должны были звать Эльвирой!) мгновенно влюбилась.

Простой человек лучше сложного – провозглашают почвенники. И от этого становится страшновато.

Вечером написал три стихотворения, которые, кажется, получились.

Самые лучшие минуты жизни – когда что-то сделано и это сделанное тебе нравится.

Во время ужина Александра Львовна сказала:

– Хорошо вам, поэтам. Сел на пенек, написал стихотворение и пошел дальше. Проза – другое дело.

Стало быть, Александра Львовна – прозаик.

…7

Фрагмент сумбурного утреннего сна.

В магазине Худфонда, что на Невском, стою у витрины и разглядываю выставленные для продажи курительные трубки. В магазин строем входят солдаты во главе с офицером. Офицер командует:

– Стой! На-пра-а-во! Покупай!

И солдаты в полном порядке, один за другим начинают покупать трубки.

«Все ясно, – думаю я, – их отправляют на фронт, а там без трубки не обойтись, там без трубки и шагу не ступишь. Но с кем же мы воюем?»

Тут я замечаю, что на мне надеты только плавки, и меня охватывает смущение.

«Это же не массандровский пляж, – думаю я, – надо было хоть шорты надеть».

Выйдя на Невский, я вижу, что ломают угловой дом. Внутри уже все разрушено, осталась лишь внешняя фасадная стена. Сквозь оконные проемы перебрасывают веревки. Человек двадцать, взявшись за них, начинают раскачивать стену. Раскачавшись, стена падает прямо на разрушителей, они не успевают отскочить в сторону.

«Какое головотяпство! – возмущаюсь я. – Разве так ломают дома? Двадцать человек погибло на Невском у всех на глазах! Да и я тоже хорош! Надо было крикнуть, подбежать! Надо было остановить их!»

Плыву на катере во Фрунзенское (неплохо бы узнать, как этот поселок назывался раньше). Гурзуф уже позади. Мимо, как бы медленно разворачиваясь, движутся Адалары, закрывая собою побережье с Артеком.

На катере немноголюдно – большинство пассажиров вышло в Гурзуфе. У противоположного борта сидит молодая женщина.

Приятные, мягкие черты лица, короткая стрижка, белое полотняное платье, книга на коленях. Она поглядывает на меня, а я на нее. Большие светлые глаза резко выделяются на ее коричневом, загорелом лице.