Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...
Шрифт:
Он был одним из главных инициаторов того ненормального настроения православного язычества, искания чудесного, на котором, по-видимому, свихнулись в высших сферах. (История француза Филиппа, Сормовского, Распутина — все это фрукты одного и того же дерева.)
Сказать, что он был умалишенный — нельзя, он был тронут, как вся порода людей, занимающаяся и верующая в столоверченье и тому подобное шарлатанство».
Филипп, булочник-торговец (правда, из Франции, а не с ВДНХ), сделался на основании своих предсказаний генералом
Постарайся отдать себе отчет в том, что ты оказалась неким «воротком», что значит «отмычка», в руках человека нечестного, живущего шарлатанством: когда заклинания и ворожба не подействовали, в ход пустили чистой воды материализм — родительскую любовь: «Если Дуня откажется видеть отца, он этого не вынесет и вернется».
Таков, как мне представляется, строй размышлений вашего Распутина женского рода. Целый год ворожбы (и не без платы за оную), и никакой пользы. Могут перестать верить.
Можно потерять авторитет, а с ним и дармовой приработок. И тебя убеждают сказать мне, что встречаться со мной ты не будешь. И ждут результата. Вобщем-то, по-моему, сие — злодейство чистой воды, злодейство, а не шарлатанская ворожба.
Как-то я сказал тебе (зная об «экспериментах» Тамары), что мне порой тяжело ехать на машине, давит, гнетет. Я ждал, что тебя это как-то взволнует. Ты сказала, что «это вздор и пустяки».
Верно сказала — гнетет меня и давит усталость, ибо работаю много; тревога постоянная за вас, ожидание новой книги — ты знаешь, что это за ощущение ожидания начала; гнетет и давит раздумье о том, как будет для вас лучше — поврозь, но с нормальными человеческими отношениями или вместе — но со сварами, известными тебе прекрасно. Только это гнетет, ничего другого.
Известный тебе доктор Холодов Юрий Андреевич, теоретик маг- нитного поля и высшей нервной деятельности, в свое время изучал и наблюдал — в научных целях — людей, претендующих на «звание» ясновидцев, футурологов, ретроспектологов.
Тамары — кассирши, работающей там-то и проживающей здесь-то, ни он, ни его коллега не знают. (Телефон Юрия Андреевича Холодова 254.77.96.; телефон Александра Альфредовича Горбовского — 131.46.28.)
По поводу моей скупости.
Гонорар, полученный мною за «17 мгновений весны», составляет 23.000 **. То, что было получено в 1969 году, то есть шесть лет назад, — прожито. Я зашел в сберкассу и посмотрел траты. В 1973 году израсходовано 27 195 рублей ***.
В 1974 году ТОЛЬКО до моего отъезда в Карловы Вары было израсходовано еще 4000 рублей — за январь и февраль месяцы.
Тебе для справки: печатный лист, то есть 24 страницы на машинке, стоит 300 рублей. Роман «Альтернатива» — писал я его месяц плюс целый год — дал мне в журнальном его варианте 5500 рублей, то есть на тысячу рублей меньше той суммы, которую я плачу вам в год. Это к вопросу о моей скупости.
Кстати, зарплата заместителя министра СССР составляет 550
рублей в месяц, а за вычетом налогов и партвзносов — 500 рублей. При том, из этих денег надо купить сапоги дочке, пальто жене, сервиз зятю, кофту — тетке.Я понимаю, как невыгодна для меня (именно НЕВЫГОДНА) эта часть письма, но просто ты привыкла считать, что «папа сможет, папа сделает, папа напишет». Но ведь даже у стали есть предел прочности, Дунечка, а я работаю на износ похуже любой, самой закаленной стали.
Когда начинают оперировать другими, ЕДИНИЧНЫМИ примерами, кто и сколько и как тратит, то не надо забывать о званиях, премиях, должностях, которые дают ЕЖЕМЕСЯЧНУЮ зарплату в размере 400 (как академик) или 500 (как секретарь Союза) плюс к гонорарам, и ежели иной секретарь Союза писателей выпускает две-три книги в год — точнее переиздает, то мне этого делать стараются не позволить, мешают всячески.
На эту мышиную возню нервов и времени уходит порой поболее, чем на творчество. Я схватил себя за руку: стоит ли мне выворачивать себя — ты сказала мне, что характер у тебя такой же, как и у мамы, то есть убедить вас невозможно до тех пор, пока вы не убедитесь сами.
Эгоцентризм этот, примат своих чувствований, настроений, дарований, привязанностей над остальными — дрянное дело, и тебе — пока не поздно — надо ломать это в себе, жестоко ломать.
В авторитеты смешно навязываться, да и потом, авторитетом нельзя стать, ежели им не был. Это сложная социологическя штука, и наука пока еще объяснения понятию АВТОРИТЕТ не нашла.
Бывает ведь: встретишь человека — и он сразу в глазах твоих авторитет.
Часто это от актерских данных «объекта», порой от того стереотипа, образа, который заложен в твоих мечтаниях или представлениях: вот она (он) — истинный авторитет, а тот (та) — никакой не авторитет, а так, пустомеля.
Если помнишь, я всегда просил тебя не торопиться с окончательным суждением о человеке, ибо каждый человек — это мир, и всего в нем множество, и в этом множестве надо определить примат добра или зла, но и после этого не торопиться, ибо порой зло бывает нецеленаправленным, жалким, ущербным, и тогда долг твой — влиять на добро, заложенное в каждом, помогать росткам этого добра, чтобы оно в конце концов зло одолело.
Одно помогает мне жить и работать и ощущать в себе радость от творчества (и нынешнего и предстоящего): в ответ на то зло, которое слышу в свой адрес от близких мне, я желаю им добра, прошу о добре для них, верю, что добро одолеет зло.
Нет для меня ничего страшнее теории «ну и пусть» или «чем хуже тем лучше». Человеку жизнь дана не зря, не по прихоти, а в силу закона всемирной человеческой программы, и долг человека, если он не хочет предать самого себя, делать то, что угодно его внутреннему побуждению.
В тебе оно очевидно — живопись. Сейчас на том этапе (он временный и очень короткий), когда я лишен возможности видеть тебя и Олечку, ты отвечаешь за Ольгу наравне с мамой и со мной, но в качестве особенном: ты должна осторожно «заражать» ее творчеством, не гнать от себя маленькую, не сражаться с ней, а предлагать кисть и позволять ей рисовать, стоя подле тебя.