Неизвестный Юлиан Семенов. Умру я ненадолго...

Мы и стали консультантами фильма «ТАСС уполномочен заявить». Юлиан всегда был душой компании, собирал у себя на даче интереснейших людей — Ролана Быкова, Льва Дурова, Эльдара Рязанова. Дурова невероятно ценил, говорил: «Вот гениальный актер и не менее гениальный хозяйственник» и с гордостью показывал мне то или иное новшество: «Это мне Левушка посоветовал сделать. И это тоже».

Юлиан был всегда настолько уверен в себе и в правильности того, что он делает и говорит, что можно было у него этой уверенности подзанять. Она сквозила во всем и порой носила несколько гротеск- ный характер.

Однажды (я уже работал в ТАССе) ко мне зашел один испанский журналист. Тут заглядывает Юлиан и сразу начинает что-то увлеченно испанцу рассказывать.

Долго они общались, потом Юлиан ушел, и довольный журналист обернулся ко мне:

— Какой обаятельный человек! А на каком языке он говорил?

— По-моему, по-испански.

— Да неужели?!

Эта вера Юлиана в то, что все делает правильно, очень ему помогала. Да он, кстати говоря, и делал все правильно, начиная от поиска Янтарной комнаты и похищенных во время войны ценностей и вплоть до основания газеты «Совершенно секретно».

В какой-то мере Юлиан был кудесником — он очень многое предвидел. Будто руками ощущал грядущие события. Это заметно в вeщах, которые он написал.

А еще он удивительно говорил о любви: «Любить я умею, а писать о любви не могу. И может быть, не смогу никогда. У меня есть две точки любви. Первая — мои дочери. Они — самое главное. Если завтра понадобится отдать им кожу — я отдам не раздумывая. Вторая — работа».

И это было абсолютной правдой. Юлиан никогда не преклонялся перед представителями власти. Я как чиновник должен был с секретарем ЦК или членом политбюро соответствующим образом себя вести, а он звонил по кремлевке, к примеру, к Лигачеву и говорил:

— Я вот послал тебе мои сочинения в пяти томах (причем непонятно было, просил тот книги или нет), а теперь у меня вопрос с бумагой для моей газеты «Совершенно секретно».

Я его вразумлял:

— Юлик, все же это член политбюро, можно бы с ним и на «вы».

На что он мне отвечал:

— Почему он со мной на «ты», а я с ним — на «вы». Я — писатель. Он уйдет и его забудут, а меня долго будут помнить.

Многие чиновники Юлиана побаивались. Боязнь писателей, журналистов тогда была очень развита. Она и сейчас существует. Каждый, кто чувствовал за собой какой-то грех, старался от общения с Юлианом уходить, справедливо рассудив, что если он столь талантливо написал образ Штирлица, то так же талантливо может написать и отрицательные образы и лучше от него держаться подальше.

Об отношениях Юлиана с Андроповым нужно рассказать отдельно. Юрий Владимирович был человеком одиноким — все члены политбюро его побаивались, видя в нем сильный интеллект, который у них, скажем откровенно, отсутствовал.

Первое, что я услышал от него, когда он пришел в Комитет: «С интеллигенцией нельзя ссориться. Интеллигенция формирует общественное мнение».

Юлиана он всегда любил, прочел все, что тот написал (Юрий Владимирович вообще очень много читал). Разведка в их отношениях занимала маленькое место. Для Андропова был ценен и важен общеполитический взгляд Юлиана.

Он считал, что нужно с такой высокой интеллигенцией общаться. Их взгляды во многом совпадали. Юрий Владимирович стоял на том, чтобы ввести хозрасчет, разрешить частный сектор, демократизировать выборы.

То, что сейчас реализует Китай, было, по сути, андроповской и юлиановской идеей. Если бы Андропов не умер, мы бы все жили в несколько иной ситуации.

Поскольку Юлиан общался с Андроповым, дружил со мной и Бояровым, и, еще со времен «Семнадцати мгновений весны», часто встречался с нелегалами — Бородиным, Удиловым и многими другими, консультировавшими его фильмы, то поползли слухи о том, что Семенов — тайный агент.

Видели, что Юлиан с нами общался, знали, что он пользовался какими-то материалами, и делали «соответствующие» выводы.

Никому и в голову не приходило, что у него могут быть человеческие отношения с по-человечески мыслящими людьми. Юлиан и не думал эти слухи опровергать.

Наоборот, вся- чески их приветствовал и сам же распространял. Он часто приходил ко мне на Лубянку и по полтора часа обзванивал своих знакомых по правительственной связи. Дескать, «Видишь? Если что-то обо мне услышишь в будущем, не удивляйся. Я — близок к власти». А од- нажды произошла такая история.

Сидим мы с Юлианом в ресторане. Приходит мрачный, как ночь, Бояров.

— Что такое, Виталик?

— Да был вчера на приеме. Подошла ко мне вполне цивилизованная дама (жена одного сценариста) и говорит: «Виталий Константинович, мы тут смотрели фильм по сценарию Юлиана Семенова. Ведь это же ясно, что он — ваш агент. А мой муж тоже мог бы писать про шпионов». Я в ответ: «Сама постановка вопроса некорректна. Не хотел бы на эту тему говорить».

И тут же предлагает:

— Давайте я завтра же выступлю по телевидению и, как заместитель руководителя контрразведки заявлю, что Юлиан Семенов нашим агентом никогда не был.

Юлик вскочил:

— Только не это! Очень тебя прошу меня не дискредитировать! Если хочешь выступить, то, наоборот, скажи, что я — глубоко зашифрованный агент, выполняющий какие-то сверхсекретные задания, которые никому неизвестны.

В Горбачева Юлиан поначалу очень верил, писал ему письма, разговаривал с ним, но тот так много выступал, что в конце концов всех нас заговорил; и как-то Юлиан сказал мне: «Оправдает ли он надежды, которые мы на него возложили?» Потребовалось время, чтобы эти опасения подтвердились...

У Юлиана было неровное отошение к оружию. Он обожал ружья, пистолеты, ножи, а мне из всех командировок привозил в качестве сувениров патроны разных калибров.