Некромаги
Шрифт:
Сочетание боли и радости в голове сходились волнами и хотелось противоположного — посмеяться и зареветь. Нольд вооружился ножницами и стал срезать одежду. Даже кеды надрезал по шнуркам и краю, чтобы вынуть ступни с меньшим сопротивлением. На обнаженку перед мужчинами мне было плевать.
— Твою ж Праматерь… Пигалица…
— Не все так плохо. Точно без Троицы обойдемся. — Нольд накрыл простыней. — Не буду тебя трогать, пока в сознании. Выжди. Стерпишь?
— Сказала же, все нормально… я выносливая. Только поите, воды много надо.
Потихоньку, маленькими глотками, я уговорила еще литр.
— У меня время вышло, надо ехать. Напарник на дольше не прикроет никак. Ночью вернусь. С аварией будет сложнее, но сделаю все, что смогу. Ева, кто выжил, сейчас в больнице — сбегут вряд ли. Опознаешь потом тишком, есть среди мужчин или нет тех самых, что устроили это все.
— Конечно.
— Спасибо, Ян.
— Ноль, за такое не благодарят. Я же не одолжение делаю.
Тот с усталой усмешкой кивнул, проводил, а когда вернулся, я попросила:
— Не сиди здесь, оставь одну. Мне так лучше будет.
— Хорошо. Мне все равно нужно съездить за всем необходимым.
Он уехал, вернулся быстро, но сразу не зашел, только еще через час — дал попить. А потом наклонился:
— Пора. Уснешь, а проснешься собранная. Я Инквизор, я знаю, как работает регенерат, все сделаю правильно. Не бойся.
И надавил под ребра.
Глава двадцать пятая
Когда я проснулась ночью, при свете маленькой лампы, то обнаружила себя чистой, голой и наполовину в «гробу». Больничные фиксаторы были как две колоды на ногах, заползали на бедро и часть живота полукоробкой, фиксируя подвздошную кость. Под спиной жестко, под головой, и плечи мягко зафиксированы скрученными полотенцами. Лежала почти распятая, прикрытая простынкой, только руки на свободе и шеей могла крутить.
Гудело, зудело и горело все так сильно, что поразилась — Нольд на самом деле идеально собрал кости. Регенератор работал бешено.
Одиночество было не долгим. Он зашел в комнату, сверившись с часами и подгадав пробуждение точно:
— Ты как?
— Как в печи. Через три дня встану. Я должна рассказать…
— Потом. Ева, на полу у кровати вода, бутылки с дозатором. Поставил так, что дотянешься. Я уеду сейчас, если не смогу вернуться днем, пришлю Троицу или Вилли. Не думай, что бросили, потом информацией обменяемся. Лечись.
— Договорились… нет, стой! Дай что шепну, пока не убежал.
Нольд в первую секунду шагнул на автомате, а во вторую секунду сообразил, что просьба дурацкая. И было забавно увидеть, как на лице отразилось воспоминание о такой же уловке старой Ханы. Некромагка заманила его для благодарного поцелуя поближе.
— Я не кусаюсь.
— Врешь. У меня на руке до сих пор след от зубов.
Подошел вплотную и наклонился. Мне было больно, но все равно хорошо и счастливо, и даже сонм пережитых смертей поблек. Захотелось дурашливо, даже по-детски, чмокнуть в щеку и сказать свое искреннее «спасибо». А Нольд, приблизив лицо, щекой не подставился… он тронул меня за шею и поцеловал в губы. Прижался плотно
и горячо, с вдохом откровенного удовольствия.— Говори, если на самом деле хотела что-то сказать.
Секунды немого молчания, и Нольд просто выпрямился и просто ушел, как собирался, оставив одну.
* * *
С организмом что-то творилось… по всем законам некромагии, из жизни, а не из брошюр Инквиза, я знала с какой скоростью залечивались легкие и тяжелые раны, сколько нужно дней на сращивание костей до полной прочности. А тут вдруг что-то не то. Не так. Я захлебывалась эндорфином, обезболивающим наркотиком, и огонь регенерата воспринимала как внутренний шторм. Вулканический, испепеляющий, но ничуть не мучительный. Он был сильнее в два, в три раза, и я могла сравнить — пережив прежде схожие травмы.
Я много пила. Вливала в себя почти без остановки литров пять за пять часов до утра, чувствуя, как мало потею и как киплю. А с рассветом отключилась. В какой-то момент, взглянув в сумеречно-розовое окно, выдохнула и закрыла глаза, провалившись в сон.
— Никуда ты ее не перевезешь, даже через два дня. Она останется…
— Ты рехнулся?
— Рехнулся!
Тишина. Разговор снизил громкость и из коридора слов стало не различить. Ян и Нольд старались, а злость с обоих сторон перевешивала необходимость осторожности. Сцепились в споре в квартире, а не на улице и не в машине.
— Ноль, я понимаю…
— Нет, и никогда не поймешь! Твоя ущербность лучший подарок — жить как человек!
— Гад же ты… сделаю вид, что не слышал. — Тихое почти рычание, несколько слов в полтона. И различила: — …себя жалко, а ее нет?
— Я не смогу жить, Ян, если не попытаюсь…
Даже сквозь двери, сквозь толщу воздуха, почувствовала, сколько в выдохе было усталости и отчаянья. Не звонкого, с надрывом, а глухого и с самого дна. Ян притих так, словно в квартире все вымерло.
Меня остро кольнуло тревогой, и я не выдержала:
— Кто-нибудь! Есть кто-нибудь?
После короткого стука в дверь, створка приоткрылась, и Ян заглянул:
— Доброе утро. Что, в туалет приперло?
— Ну нет, ты и так видел слишком много… я проверяла — есть кто или одна?
— Воды, еды?
— Новостей.
— Нет новостей. Спину почесать, а то затекла как прикованная мумия, наверное? Кстати, я тебе подарки привез.
Засмеялась и скривилась. Ян такой измученный и вымотанный, а нашел для меня улыбку. Несносный северянин тоже добрался до сердца, пусть и с чувством братской любви, и я по всем его жестам и голосу чувствовала пережитую за меня тревогу.
Ян оглянулся на коридор и зашел, закрыв дверь. У него на самом деле в руках был пакет с чем-то.
— Одежда?
— Нет, развлечение. — На тумбочку легли четыре книги, кубик-рубика и пластиковая плоская коробочка «Пятнашки». — У Нуля ничего нет, а тебе лежать долго. Не в потолок же смотреть.
— Спасибо. Ян…
— Что?
— Оставь меня Нольду. Мы разберемся сами.
Он помрачнел и даже посерел как туча, утратив совсем северную бледность. С сомнением свел светлые брови и спросил, вложив в интонацию больше смысла, чем в сами слова: