Некуда

– Так пошлите его в Рязанскую губернию.

– Да не едет. Ведь не связанного же его отправить!

Стряпчий подумал минуту и потом ответил:

– Мы это уладим.

Через полчаса богатыревская карета остановилась в одном из переулков Арбата. Из кареты сначала вышел стряпчий и вошел в дверь, над которою была табличка, гласившая: «Квартира надзирателя такого-то квартала».

Варвара Ивановна осталась в карете.

Спустя десять минут пришла и ее очередь вступить в «квартиру надзирателя квартала».

В очень хорошо и со вкусом меблированной комнате ее встретил военный господин с немецким лицом и очень страшными усами.

В его фигуре и лице было что-то весьма сложное, так сказать, немецко-вахмистровски-полицейско-гусарское. Видно было, однако, что он умен, ловок, не разборчив на средства и с известной стороны хороший знаток человеческого сердца.

Он внимательно усадил Варвару Ивановну в кресло, терпеливо выслушал ее отчаянный рассказ, соболезновал ей и, наконец, сказал, что он тоже не вправе для нее сделать многого, но, видя ее беспомощное положение, готов сделать что может.

– Бога ради! – умоляла его Варвара Ивановна.

– Будьте спокойны, сударыня.

– Я вас прошу принять от меня эту безделицу, – проговорила самым сладким голосом Варвара Ивановна, подавая надзирателю сторублевую бумажку.

Надзиратель сказал:

– Напрасно беспокоитесь, – и спрятал бумажку.

Богатырева встала и, разинтимничавшись, порицала нерешительное, по ее мнению, начальство.

– Какое это начальство! – восклицала она. – Удалить такое начальство нужно, а не давать ему людьми распоряжаться.

Надзиратель посмотрел на нее при этом приговоре и подумал:

«Вот тебя бы, дуру, так сейчас можно спрятать даже и без всякой благодарности», – но не сказал ни слова и спокойно проводил ее с лестницы.

Варвара Ивановна уехала совершенно спокойная. Перед вечером она пожаловалась на головную боль, попросила сына быть дома и затем ушла к себе в спальню.

У Сережи были два товарища: сосед Бахарева – Ступин, и сын одесского купца, Иона Кацен.

Молодые люди уснули и, кажется, весь дом заснул до полуночи. Но это только так казалось, потому что Варвара Ивановна быстро припрыгнула на постели, когда в четвертом часу ночи в передней послышался смелый и громкий звонок.

Прежде чем сонный лакей успел повернуть ключ в двери, звонок раздался еще два раза и с такою силою, что завод, на котором тянули проволоку, соединявшую звонок с ручкою, имел бы полное право хлопотать о привилегии.

Наконец дверь отворили, и в переднюю, брязгая шпорами и саблей, вошел квартальный немецко-вахмистровски-полицейско-гусарского вида.

Лакей зажег свечу и побежал за шкаф надеть что-нибудь сверх белья.

Из-за разных дверей высунулись и тотчас же спрятались назад разные встревоженные мужские и женские лица.

Квартальный стоял, подперши руки фертом, и ожидал, пока лакей снова появится из-за шкафа.

В это время Варвара Ивановна успела накинуть на себя платье и, выйдя в залу, сама пригласила надзирателя.

– Бога ради скорее все кончите, – говорила она, ломая руки.

– Не беспокойтесь, – отвечал надзиратель. – Я только боюсь одного.

– Ничего не бойтесь.

– Я боюсь, чтобы ваш муж не наделал завтра тревоги.

– О, за это я вам даю мое слово.

– Что это такое? – тихо спросил входящий Алексей Сергеевич.

– За Сергеем, – вздохнув, отвечала Варвара Ивановна, не глядя на мужа.

– Сережу арестуют?

– Ведь видите; что же тут еще спрашивать?

– Наша печальная обязанность… – начал было надзиратель, но в залу вошел Сергей Богатырев. Он дрожал как в лихорадке и старался держать себя как можно смелее.

– За мной? – спросил он.

– За вами.

– Что ж, я готов.

У него стукнули зубы.

– Лошади внизу, – спокойно отвечал надзиратель, – но мне для порядка нужно взглянуть на вашу комнату. Там, конечно, ничего нет?

– Не знаю, может быть, что-нибудь и есть, – отвечал бледный студент.

– Сережа! Сережа! что ты говоришь? – простонала с упреком Варвара Ивановна.

– Я верю на слово вашей матушке, – с достоинством сказал надзиратель, – и прошу вас собраться.

Варвара Ивановна взяла сына в спальню, дала ему пачку ассигнаций, заплакала, долго-долго его крестила и, наконец, вывела в залу. Здесь арестант простился еще раз с матерью, с отцом, с лакеем и дрожащими ногами вышел из дома.

Долго они ехали молча в открытых дрожках надзирателя, наконец, тому надоело это.

– Послушайте, – сказал он, – мне жаль вашу мать: я сам имею детей. Если вы можете скрыться из Москвы, я пущу вас и скажу, что не нашел вас дома. А между тем все это кончится и вы возвратитесь.

– Вы! вы меня пустите?

– Да, пущу. Со мной не было понятых. Если вы дадите слово удирать отсюда подальше, я пущу вас.

– О, клянусь вам.

– Не клянитесь, я и так поверю.

– Я уеду в Рязань.

– Ступайте.

– Только нет подорожной.

– Какой вздор. Были бы деньги. Возьмите вольных у Рогожской.

Сергей Богатырев предложил надзирателю ассигнацию, от которой тот благодарно отказался, потом спрыгнул с дрожек, взял первого ваньку и запрыгал к Рогожской.

– Что? – спросила Варвара Ивановна мужа, когда надзиратель вышел с Сережей за двери.

– Пропадет теперь.

– Нл, теперь нюни: «пропадет», – передразнила Варвара Ивановна.

– Господа! – крикнула она студентам, войдя в комнату сына. – Вы видели, что было с Сережей? За это я вам обязана: вчера была сходка, а сегодня арестант. Прошу вас оставить мой дом.

Студенты только этого теперь и желали.

– А вы у меня ни во что не смейте мешаться, – пригрозила она стоявшему посреди залы мужу, – не смейте ничего рассказывать: Серж через три дня будет в Богатыревке.

– Ка-а-к?

– Т-а-а-к, как вы не знаете, – проговорила Варвара Ивановна, отходя в свою комнату.