Некурортный роман
Шрифт:
– А чего там учить? Там же всё интуитивно можно ставить на квизах, только потом обосновать, да и всё.
– Так вот чтобы обосновать, учить и надо! – Мася даже подняла вверх свою руку с вилкой в назидетельном жесте. С вилки на стол упал кусочек блинчика. Мася аккуратно подобрала его и съела.
– Очень вкусно. Ну всё, спасибо, засиделась я у вас. Спокойной ночи, девочки! Не хулиганьте тут без меня!
Домашка
На домашнем чтении читаю «Винни-Пуха» Милна. Взяла его потому, если честно, что это лёгкое чтение, а мне надо было быстро набрать объём. Но как же это прекрасно: весело, красиво! Такой обалденный тонкий юмор, мягкое подтрунивание над самим
Забавна мыслишка,
что мёд любит мишка.
Жу-жу-жу,
Зачем? Не скажу.
Забавная мысль: был бы Мишка Пчелой,
он строил бы дом на траве луговой.
И если бы Пчелка была бы Медведь,
тогда не пришлось бы ей в ветках пыхтеть!
Домашка – это совершенно гениальное изобретение! Я столько всего перечитала благодаря ей!
Например, «Под стеклянным колпаком» Сильвии Платт. Про неё у нас мало кто знает, а между тем она потрясающе мощная писательница и поэтесса! Вот вроде бы банальный рассказ о собственном опыте нервного срыва на почве перегрузок и любовных страданий, а она так рассказывает об этом, что мороз по коже!
Я потом взялась переводить её стихи и нашла на английском в аудиозаписи её интервью радиожурналисту Орру, записанное буквально за неделю до смерти. Перевела. И как же классно она посетовала, что в стихах про зубную щётку не напишешь, только в прозе. А ведь и правда – мне иногда так и хочется написать про зубную щётку! И после этого интервью я старательно пробую.
Вот я думаю о том, что у неё остались двое детей, мальчик и девочка. И мальчик тоже потом совершил попытку самоубийства. Почему? Это что, по наследству передаётся? И как так может быть плохо человеку, что совсем не хочется жить? Не хочется узнать, что там дальше.
Мне почему-то кажется, что дальше должно быть всё лучше, всё интересней. Мы с девчонками недавно это обсуждали. Оля говорит, что представляет меня известной писательницей, поэтессой. А Аньку почему-то видит так: она идёт беременная по улице рядом с мужем, и ведёт малыша за руку, а у мужа на шее ещё один ребёнок. А я смотрела на Аньку и не могла себе этого представить. Трое детей! С ума сойти, это же так много!
У Плат, кстати, есть стихи и про материнство – «Утренняя песня». Чудовищная – правда:
Крик, и, спотыкаясь, из постели -
корова средь цветов -
в своей чудовищной ночнушке – лечу.
Твой рот открыт – кошачий. Это ты
вдруг запускаешь ввысь пригоршню звуков,
прозрачных, как воздушные шары.
Как-то прямо пугающе. Не хочу детей. У Сильвии мне больше всего вот это нравится – это прямо моё, я это очень чувствую и понимаю:
Называется Blackberrying – «Ежевичничая» можно перевести. Ну красота же!
Никого на тропе и ничего – ничего, лишь ежевика,
ежевика – с обеих сторон,больше справа.
Ежевичная аллея спускается петлями, и море
где-то внизу – колышется. Ежевика
крупная – с подушечку пальца, как глаза, немая,
эбеновая в зарослях,
тучная -с красно-синим соком. Расточает его на мои пальцы.
Я не просила такого кровавого родства; она, должно быть, любит меня.
Она устраивается у меня в банке, сминается.
Над головой какофонят клушицы, несутся клочьями -
ошмётки горелой бумаги колесят в выдутом небе.
У них есть только голос – протестуют, протестуют.
Уже не верится, что море вообще есть в мире.
Высокие зелёные луга, будто зажжены изнутри, раскаляются.
Я подхожу к кусту, такому спелому, что мухи в гуще
развесили свои сине-зелёные брюшки и стеклянные крылышки – на китайской ширме.
Медовый пир ягод ошеломил их – уверовали в райские кущи.
Снова петля, и ягоды, и кусты кончаются.
Здесь появляется – только море.
В воронку меж двух холмов прорывается ветер,
полоща меня невидимым бельём по лицу.
Эти холмы слишком зелены и сладки для соли.
Я поднимаюсь меж ними по овечьей тропе.
Последняя петля выносит меня к склону лицом к лицу,
и это лицо – рыжая скала, глядящая в ничто,
ничто – только великий покой белых и оловянных бликов
и звон серебряных молоточков, бьющих и бьющих по несговорчивому металлу.
Я сразу вспоминаю, как собирала ежевику у бабушки на даче, пока её не разрушили, застраивая Остряки. Или у тёти Тамары в Кацивели. Эти ежевичины и правда заслуживают быть воспетыми – тёмные и очень сладкие, они пробуждают какие-то тайные желания.
Моё тайное желание сейчас одно, но я его и себе не озвучу. Стыдно!
Зимой всегда наступает такой момент, когда остро хочется в лето. Снять с себя все сто одёжек без застёжек и броситься в море. И плыть, плыть куда-то к горизонту в тёплой и мягкой воде, отдыхать на спине и опять плыть. Всё-таки есть в этом что-то эротическое, в том, как ты двигаешься в воде – ритм, энергия.
Вот интересно, что с моря берег всегда кажется ближе, чем на самом деле. Кажется, что не так уж далеко ты отплыла, а когда возвращаешься, устаёшь под конец и вылезаешь на берег вообще без сил и лежишь, впитываешь тепло мелкой гальки, тепло солнца. После этой странной близости с морем.
Летом, кстати, можно жить вообще без еды, на одной пране – реально на солнечной батарейке. Есть хочется только к вечеру, да и то не так чтоб сильно. А зимой я всё время мёрзну и хочу горячего питья – чая, кофе, травы какой-нибудь заварить. И с мёдом или вареньем. Варенье обалденно варит мама – она как-то умудряется его не переварить, а выключить, когда ягоды ещё не потемнели, но уже пропитались сахаром и не закиснут. Мамино варенье самое вкусное, особенно вишневое и айвовое. Клубничное я тоже люблю, но оно обычно бывает без ягод, один сироп, потому что в процессе варки я все ягоды съедаю – не могу удержаться. Клубника – моя любимая ягода. У меня день рождения как раз в сезон клубники, и мама всегда дарит мне ведёрко клубники и говорит: ешь, сколько хочешь!