Нелегалы 1. Операция «Enormous»
Шрифт:
На основе агентурных данных Чарльза, Персея и Калибра резидент Квасников подготовил шифротелеграмму, в которую заложил краткое описание конструкции плутониевой бомбы, сообщил дату ее испытания и с пометкой «срочно», «лично т. Виктору» направил документ в Центр. Также оперативно были проинформированы об этом Сталин, Молотов и Берия, а для устной ориентировки Курчатова была составлена отдельная справка:
Совершенно секретно,
Бомба типа «Не» (High explosive)
В июле месяце сего года ожидается производство первого взрыва атомной бомбы.
Конструкция бомбы. Активным веществом этой бомбы является элемент-94 без применения урана-235. В центре шара из плутония весом 5 килограмм помещается
Ожидается, что сила взрыва бомбы будет равна силе взрыва 5000 тонн ТНТ. (Коэффициент полезного действия — 5–6 %) (…)
Запасы активного материала.
а) Уран-235. На апрель с/г было 25 килограмм урана-235. Его добыча в настоящее время составляет 7,5 кг в месяц.
б) Плутоний (элемент 94). В лагере-2 имеется 6,5 кг плутония. Получение его налажено, план добычи перевыполняется.
Ориентировочно взрыв ожидается 10 июля с/г.
Однако настоящая дата испытания американской бомбы под предлогом неблагоприятных погодных условий была передвинута к началу работы Потсдамской конференции глав союзнических государств — Англии, США и СССР. Сделано это было во имя того, чтобы шокировать Сталина и навязать ему свои условия. Кстати, это был единственный случай, когда советская разведка в работе по «Манхэттенскому проекту» не сумела своевременно получить информацию об изменении срока взрыва атомной бомбы. Взрыв был произведен 16 июля, а 18 июля открылась Потсдамская конференция. В тот же день президент Трумэн, получив телеграмму из Вашингтона об успешном испытании атомной бомбы в штате Нью-Мексико, ознакомил с ее содержанием премьер-министра Англии Черчилля. Встал вопрос: как сообщить об этом Сталину? Договорились сказать ему о бомбе как бы невзначай, в самой общей форме. Вот как об этом свидетельствовала дочь президента США Маргарет Трумэн: «Мой отец… подошел к советскому лидеру и сообщил ему, что Соединенные Штаты создали новое оружие «необыкновенной и разрушительной силы». Премьер Черчилль и государственный секретарь Бирнс находились в нескольких шагах и пристально наблюдали за реакцией Сталина. Он сохранил поразительное спокойствие… Мой отец, г-н Черчилль и г-н Бирнс пришли к заключению, что Сталин не понял значения только что услышанного…»
А вот как отозвался об этом эпизоде У. Черчилль: «Сталин не имел ни малейшего представления, насколько важно то, что ему сообщили…»
На самом деле Сталин все прекрасно понял, он был уже готов к подобной информации, потому и сохранял спокойствие. Вернувшись с заседания Потсдамской конференции в свою резиденцию на Кайзерштрассе, Сталин в присутствии Г. К. Жукова рассказал Молотову о состоявшемся разговоре с Трумэном по поводу бомбы. В конце беседы он, чуть улыбнувшись, заключил:
— …Они посчитали, что я не оценил значения того, чего достигли американцы, и потому печально разочаровались моей реакцией… Надо будет сегодня же переговорить с Курчатовым об ускорении наших работ по атомной программе…
Однако в тот вечер звонок из Потсдама не застал на месте руководителя Лаборатории № 2, и тогда Сталин попросил соединить его с Берией. Воспроизводим этот короткий телефонный разговор по воспоминаниям одного из сотрудников разведки, находившегося в тот момент в кабинете Берии:
— Здравствуй Лаврентий. Тебе что-нибудь известно об испытаниях американской атомной бомбы?
— Да, товарищ Сталин. По нашим данным, ее должны были испытать неделю назад, но результатов взрыва мы пока не имеем.
— Тебя дезинформировали, Лаврентий. Американцы провели испытание два дня назад. А теперь вот господин Трумэн пытается оказать на нас давление. Мы, Лаврентий, — Сталин говорил медленно, подчеркивая каждое слово, — не должны допускать, чтобы Америка могла иметь военное превосходство и шантажировать нас. Скажи товарищу Курчатову, чтобы он поторопился со своей «штучкой», и спроси, что необходимо ему для этого? Его предложения мы рассмотрим в самое ближайшее время…
—
Разрешите доложить, товарищ Сталин? — протянул в ответ Берия.— Нет, Лаврентий, мы послушаем тебя дома, в Москве. До свидания!
В порыве раздражения Берия сбросил со стола телефонный аппарат ВЧ-связи, затем схватил трубку внутренней связи и набрал номер начальника разведки Фитина.
— Павел Михайлович! Срочно зайди ко мне!
Прихватив с собой на всякий случай папку с последними отзывами Курчатова и Кикоина на полученные из разведки материалы, Фитин поспешил на доклад к наркому. Когда Фитин вошел в кабинет, Берия — этот сатрап с птичьей, хищной и близорукой рожицей, — сидел в массивном кресле. Начальника разведки он встретил колючим взглядом сквозь блестевшие стекла пенсне. «Ну что-то сейчас будет», — подумал Фитин. И не ошибся: Берия с нескрываемым гневом набросился на него:
— Ну что стоишь? Садись. Я чувствую, что вашему Квасникову подвала [102] не избежать. Вы хоть отозвали его из Нью-Йорка?
— Нет, Лаврентий Павлович.
— Почему?
— Нет оснований.
— Как нет? Он же липует у вас! Только что звонил из Берлина товарищ Сталин и сообщил, что испытания атомной бомбы прошли не десятого июля, как сообщал вам Антон, а два дня назад. Это как ты расцениваешь?
Фитин смутился, но решил побороться за Квасникова:
102
В действительности никаких подвалов в здании на Лубянке не было, а была шестиэтажная внутренняя тюрьма, и слово «подвал» употреблялось скорее по печальной традиции, чем по существу дела.
— Могу вас твердо заверить, Лаврентий Павлович: он никогда не липует. Это не в его характере. Вы можете не соглашаться со мною, но я вам абсолютно честно заявляю: Леонид Романович, с которым я проработал много лет, направлял в Центр всегда выверенную, достоверную информацию. Я лично считаю, что все материалы, поступающие от Антона с середины сорок третьего года, стали значительно интереснее и весомее. Как руководитель разведки, я еще раз ответственно заявляю: Квасников не будет сообщать в Центр то, в чем не уверен. А чтобы вы, Лаврентий Павлович, могли сами убедиться в этом, разрешите доложить вам оценочные заключения ученых Лаборатории № 2 на полученные в последнее время разведданные из Нью-Йорка. — Фитин протянул Берии папку, которую предусмотрительно взял с собой.
Нарком раскрыл ее и взял лежавший сверху документ, написанный ровным, аккуратным почерком Курчатова, и молча начал читать. Также молча он взял из папки другой документ, написанный другим почерком, и недоуменно посмотрел на Фитина:
— А это кто написал?
— Академик Кикоин.
Глаза Берии за стеклами пенсне снова блеснули свирепой злобой:
— Но кто позволил ему знакомиться с совершенно секретными материалами разведки?! Я вижу, вы, Фитин, потеряли большевистскую бдительность!
Обращение Берии на «вы» было грозным признаком.
Фитин, почувствовав, что разговор пошел в нежелательном направлении, сидел молча, опустив голову. А Берия тем временем продолжал раскаляться:
— Я же говорил вам, что с разведывательными данными по атомной бомбе мы можем знакомить только Курчатова! И только в присутствии Овакимяна или другого вашего сотрудника, Потаповой. Вы же проявляете самоуправство! Имейте в виду, у нас в турме места много!
Берия с твердым нажимом произносил слово «турма» вместо тюрьма, и это всегда звучало жутковато.
Фитин поднял голову.
— Прошу выслушать меня, Лаврентий Павлович, — возразил он с подчеркнутой агрессивностью. — Товарищ Курчатов в последнее время был очень занят организацией хозяйственных работ на Южном Урале. Там сейчас начинают закладывать производственные цеха по обогащению урана. Поэтому в Москве мы не всегда могли его застать. А информация у нас, как вы знаете, «горящая». Ученые в ней очень заинтересованы. Полгода назад Игорь Васильевич обратился к Овакимяну с официальной просьбой разрешить Кикоину, Харитону и Алиханову знакомиться выборочно по соответствующей тематике с некоторыми разведданными по атомной бомбе. Ну и… мы пошли ему навстречу…