Нелепо женское правленье

Очень мало нового в сравнении с полученной от Майкрофта информацией. Лестрейду я этого, разумеется, не сказала. Листала, читала, обдумывала… Дойдя до конца, откинулась на спинку стула и автоматически взяла чашку. Чай уже успел остыть. Лестрейд развалился напротив, взгромоздив каблуки на стол. Он листал другую папку-сшиватель и помечал что-то в блокноте.

— Обнаружили?

— Я не искала чего-то определенного, инспектор. Хочу задать вам несколько вопросов.

— Для разнообразия, — заметил он саркастически и снял ноги со стола.

— Констебль шел по обычному маршруту или ее обнаружили где-то в стороне?

— По обычному.

— Угу. Теперь о списке. Он составлен в произвольном порядке или по какой-то системе?

— Дайте-ка взглянуть… В порядке изъятия вещей из сумки. В этом отношении человек, составивший опись, просто педант.

— Угу. — Я задумалась и не сразу осознала, что собеседник мой обращается ко мне. — Извините, инспектор.

— Я спросил, имеет ли это значение. И вот что: если вы сейчас начнете изображать Шерлока Холмса и скажете, что это элементарно, я вам в дальнейшем ни на один вопрос не отвечу, даже если вы поинтересуетесь, сколько сейчас времени..

— Нет-нет, что вы! — Эту дурную привычку учителя я умудрилась не усвоить. — Я просто пытаюсь уяснить себе кое-что. Скажите, обнаруживший труп полицейский не заглядывал в сумку? Может быть, в поисках документов…

Лестрейд ответил сквозь зубы, мелкие и острые.

— Мисс Рассел, единственный человек, открывавший сумку, — сотрудник, составивший опись.

— Видите ли, — поспешила пояснить я, — она страдала от насморка. Сильнейший насморк!

— У кого?

— У Айрис Фицуоррен. Нос у нее был полностью забит. — Лестрейд явно ничего не понимал. Сейчас он выкинет меня за дверь. — Инспектор, почему женщина, страдающая насморком, зарывает носовые платки на дно сумочки? В карманах у нее платков не обнаружено, а два платка в сумке лежали под пудреницей и помадой, и даже под обрывком бумаги с адресом. Возможно, ее сумку открыли и переворошили — потому более тяжелые предметы оказались сверху, — но не могла она держать носовые платки на дне. Насморк страшнейший, ночь мокрющая, Айрис должна была постоянно сморкаться, каждые пять минут, если не чаще. Да еще и адрес на самом верху. Маловероятно, что она сама его туда положила. Зато логично, если кто-то перерыл сумку, свалил все содержимое обратно и сверху добавил записку, прекрасно объясняющую ее смерть и бросающую тень на Томми Бьюкенена.

Наблюдая за физиономией Лестрейда, я увидела, что, хотя носовые платки он так и оставил без внимания, записка зацепила его внимание.

— В этом случае участие Бьюкенена в убийстве кажется в высшей степени маловероятным, — продолжила я. — Но убийца знал Бьюкенена и знал стиль его работы, если так можно выразиться. С этим знакомы многие. Газетчики, например, даже если они и не публикуют всех деталей.

— Разумеется.

— Есть в редакции «Клариона» репортеры-женщины?

— Аж целых две. — Он снова нахмурился, без сомнения, опять теряя терпение. Я нежно улыбнулась.

— Инспектор, позвольте, я вам расскажу историю. Коротенькую и малоприятную. Ее произвольность и расплывчатость ужаснули бы Холмса, но факты, в ней содержащиеся, верны.

Лестрейд откинулся на спинку стула, лицо его выразило что-то вроде «наконец-то!».

— История начинается в одна тысяча девятьсот четырнадцатом году, начинается с войной, уничтожившей и искалечившей ужасающее количество молодых людей. К началу войны в этой стране проживало шесть миллионов созревших для женитьбы молодых мужчин в возрасте от двадцати до сорока лет. К концу восемнадцатого года миллион из них уже вычеркнут из жизни. Еще два миллиона ранены, причем половина настолько искалечены физически иди духовно, что никогда не смогут оправиться. Куда девать два-три миллиона молодых, здоровых женщин, которые в нормальных условиях вышли бы замуж, нарожали бы детей, заботились бы о семье. «Переизбыток женщин» — каково? Как будто кризис промышленного перепроизводства. Женщины, которые вели хозяйство в годы войны — и неплохо управлялись, надо признать, — уступают место вернувшимся солдатам. Теперь они лишние не только в семейной жизни, но и в экономике. Это не болтовня суфражисток, инспектор, это неумолимая реальность и к тому же основа нашего случая… Вы встречались с Марджери Чайлд?

— Было дело. Помню, женщина из ее убежища вернулась домой, мужа проведать… Ну и проведала. Отправилась на тот свет.

— Какое мисс Чайлд на вас произвела впечатление?

— Интересная женщина. Странноватая.

— В чем странность?

— Как бы это объяснить… Казалось, она нас вообще не слышит. Нет, она ответила на все наши вопросы… Вежливая, даже радушная, можно сказать. Но как будто мы ее спрашивали о чем-то несущественном, второстепенном. Словно бы мы ее прервали, и она мыслями еще там, при своем основном занятии. Причем не создавалось впечатления, что ей не терпится скорее вернуться к этому занятию. Какая-то… отвлеченная, что ли.

— Совершенно верно. Но когда к ней обращается женщина с какой-нибудь своей мелкой, личной проблемой, Марджери Чайлд полностью концентрирует внимание на этой женщине и ее нуждах. Потому что именно там сосредоточены ее интересы. А заботы мужчин ее интересуют весьма мало.

Что же произойдет, если такая в высшей степени харизматическая личность войдет в контакт с «переизбытком» этих ущемленных, чувствующих себя ненужными женщин? Иные корпускулы этого «переизбытка» к тому же весьма состоятельны. Ведь убитые на войне молодые люди оставили сестрам и вдовам свои доли наследства и состояния. Богатые и образованные молодые леди, дочери семейств, пользующихся политическим влиянием, стремятся приложить свои таланты и энергию; они отдадут все на свете человеку, вернувшему им достоинство. Результат?

Айрис Фицуоррен оставила деньги Марджери Чайлд. То есть Храму, но это то же самое. И не все деньги, но все же весьма немало. Еще одна женщина, погибшая в автомобильной катастрофе в октябре, завещала Храму деньги. И еще одна, утонувшая в своей ванне в августе. Интересно?

Лестрейд прищурился.

— Я лично этого не знал. Поинтересуюсь, знает ли об этом инспектор Томлинсон.

— И упомяните при этом еще один несчастный случай с прихожанкой Храма. Два дня назад она упала на рельсы подземки как раз под прибывающий поезд.

Громадное здание Скотленд-Ярда вовсе не было абсолютно бесшумным — это я осознала в течение последующей паузы. Весьма солидное, прочное здание, как и положено оперному театру, который, согласно замыслу строителей, должен был в нем располагаться. Лестрейд протянул руку к телефону, и через минуту он уже говорил с человеком, как я поняла, занимавшим чуть более высокую ступеньку в их полицейской иерархии, причем собеседник явно был его соперником.

— Томлинсон? Лестрейд. У меня в кабинете некая дама, которая сообщила мне новые сведения по делу Фицуоррен… Потому что я в своем кабинете, потому что я с ней поверхностно знаком, вот почему… Да, думаю, стоит приехать… Нет, не по телефону… Как хочешь, но я бы на твоем месте плюнул на ужин… Хорошо, через двадцать минут. — Он опустил трубку на вилку аппарата, но руку с нее не снял. — Если эта женщина в опасности…

— Ее зовут Вероника Биконсфилд… Да-да, тот самый клан Биконсфилд. Сейчас она в больнице Гайз под охраной доктора Ватсона или еще кого-нибудь из людей Холмса. Неплохо было бы сменить их официальной охраной. Чтобы еще осложнить дело, инспектор, сообщу вам: мисс Биконсфилд — невеста Майлза Фицуоррена. Он согласился забрать ее из Лондона, как только разрешат врачи. Вероятно, в понедельник или во вторник. Холмс полагает, что лейтенант Фицуоррен согласится сообщить вам о своих контактах в мире наркотиков.