Нелюдь

— Это могут быть почки — в первую очередь, — пояснил я. — Они удобны при транспортировке. Небольшие. Кожа… Человеческая кожа для пересадки, вы понимаете?

Скелет ответил, что понимает, и глаза его сверкнули.

— Печень — маловероятно, — сказал я. — По разным причинам, вам неинтересно… А что, у вас появилась перспективная идея?

Скелет вдохнул. Он сидел передо мной в кресле весь напряженный, собранный. Он был довольно высокого роста, почти как я, только гораздо уже в плечах. Хотя вид довольно упитанный и холеный. Почему его называют Скелетом?

— Есть идея, — согласился он. — Перспективная, как вы сказали… Она же и единственная.

— Расскажите, — не выдержал я.

— Какой вы мстительный, — ответил Скелет. — Вот уж не думал, что доктор может быть таким мстительным… Что вы так волнуетесь? Ведь даже если мы найдем всех негодяев и всех накажем, от этого ведь, по существу, ничего не изменится. Глаза обратно не вырастут, вы же сами это понимаете.

Это я понимал. Прекрасно понимал. Может быть, мне была нужна какая-то другая форма активности для того, чтобы тяжесть горя отодвинулась в сторону. Пусть я буду занят проблемой поиска мерзавцев и их наказанием… Тогда я меньше буду думать о том, что произошло и о том, что я потерял.

Какой эгоизм, тут же поймал я себя на последней мысли. Я потерял… Какие пустяки. Вот что потеряла Юля…

Но что я еще мог сделать в этой ситуации, как только не «зациклиться» на мести?

Скелет смотрел на меня и, вероятно, понял, что вогнал меня в «ступор». Его последние слова слишком жестко очерчивали реальность и мои жалкие возможности теперь, когда самое ужасное уже случилось. Что я мог теперь? Мстить? Наказывать?

— Ладно, я вам скажу, — произнес Скелет. — Искать за границей я не стану. Я этого не умею, да и где и как я стану искать кого-то в Италии? Или в другой стране… Я же не Интерпол… Сделаем проще, поищем здесь. Тем более, что нас ведь и интересуют конкретные исполнители. Вы ведь заказали именно их.

Да, мы с Геннадием Андреевичем заказали именно конкретных исполнителей, и тут Скелет был прав.

Что толку искать за границей? Мы будем искать клинику и в конце концов найдем какого-нибудь старенького профессора в очках с седой бородкой, который делает такие операции и заказывает себе «материал» в России…

Ну и что мы станем с ним делать? Он нашу Юлю никогда не видел и не знал. Он скажет, что покупает глаза у третьих лиц и ни в чем не виновен. Он не знал. Он не интересовался. Он очень сожалеет. Право, ему так неприятно… Что там еще может проблеять седенький профессор в Риме?

Не он хватал на улице нашу Юлю. Не он ослепил ее. Не он вытолкнул ее слепую на пустынную улицу жарким утром…

— А те, кто нас интересует, — продолжил Скелет, — они живут тут. И ходят рядом с нами по улицам, и ездят в своей машине. Они зарабатывают себе на жизнь таким образом. Вот мы их и поищем.

— Но как? Вы что-нибудь узнали?

— Нет, — пожал плечами сыщик. — Но надеюсь узнать. Дело в том, что, скорее всего, у них заказы на разные человеческие органы. Не только на глаза. Во всяком случае, я так думаю. И еще я думаю, что это дикая случайность, что ваша Юля осталась жива, скорее всего, они убивают «доноров».

И вновь я поразился проницательности этого человека. То, что он сказал, абсолютно совпадало с тем, что объяснил мне один важный товарищ, к которому я обратился незадолго до того за консультацией. Я прибежал к нему на второй день после происшествия с Юлей — страшный, всклокоченный, с горящими глазами, из которых я все никак не мог выдавить слез… Мне казалось, что если я буду плакать, мне станет легче.

И высокопоставленный товарищ в институте транспланталогии сказал мне буквально то, что только что произнес Скелет. А именно:

— Вы понимаете, теоретически то, что вы говорите, возможно, — сказал доктор медицинских наук в отутюженном халате снежной белизны и в немецких золотых очках за полмиллиона. — Теоретически можно предположить, что в нашей стране и в Петербурге в частности появились эмиссары западных клиник, которые вступили в контакт с мафией и покупают отнятые у населения человеческие органы. Хотя мы и не имеем такой информации.

«Мы не имеем такой информации», — гордо сказал тот человек, поблескивая своими очками.

По стенам его кабинета висели разные красивые фотографии. У меня была возможность рассмотреть их. Они были развешаны так, чтобы посетитель имел возможность познакомиться с ними подробно. На одной из них мой собеседник был снят с группой коллег на фоне Альп, на другой — на фоне лазурного южного океана. Еще тут был диплом какой-то международной организации, занимающейся транспланталогией, и многое другое, говорившее о том, какой хозяин кабинета важный и заслуженный человек.

Он сказал мне, что теоретически все возможно, но он не имеет информации. Как долго он будет говорить это? Нужно, чтобы с его собственной дочерью произошло то, что случилось с Юлей? Или он, может быть, стряхнет с себя слепоту раньше?

Я так и сказал ему в сердцах.

Светило глядело на меня сквозь полумиллионные очки и снисходительно улыбалось.

— Я понимаю, у вас несчастье, — сказал он потом примирительно, как бы давая понять, что не собирается сердиться на мои возбужденные слова.

И тут я понял заодно и про него.

— А я, наверное, ошибся, — сказал я, сбавляя тон. — Что я вам говорю про вашу дочь… Вас это же не должно пугать совсем. Она ведь у вас учится где-нибудь в Америке, и ей ничего такого не грозит.

— В Канаде, — поправил меня профессор, улыбаясь еще мягче и даже чуть стыдливо.

— И конечно, она не собирается возвращаться? — уточнил я.

— Зачем же? — недоумевающе развел он руками. — Она уже вышла там замуж… А тут… Вы же сам вон какие страсти рассказываете? Ведь рассказываете?

И я понял, что взывать к нему бесполезно. Ничего его не пугает и не интересует по-настоящему. Дочка в Канаде, сам он уже старый… Поработает тут, получит еще три международных диплома за успехи в теоретической медицине, и на покой. А дочка уж к тому времени местечко в Канаде нагреет для папы. Очень мило.

Но в конце концов светило расчувствовалось и согласилось пофантазировать со мной на предложенную тему — о возможности насильственного изъятия у людей их органов и перевозки их в клиники за границей.

И, кстати, сказал весьма важную вещь.

— Жертв этого, скорее всего, нет, — сказал он спокойно. — Некому жаловаться, понимаете ли… Как говорят американцы — преступление без жертв… Потому что после того, как у человека изъят орган, его удобнее всего убить, а не вылечить.