Нелюди, противостояние – 2. Пряное послевкусие победы

Ксения взглянула на стены кабинета – видимо, лучшее из школьных работ: парусник с натянутыми парусами в штормовой стихии вот-вот сорвется с листа бумаги, бронепоезд с символикой комсомола мчится к светлому будущему… Все очень живо и реалистично.

– Вот ее работа. – Пошелестев листами, учительница представила ей рисунок с тремя людьми, по-детски исполненными, – взрослая женщина и две девочки, судя по галстукам, все в пионерской форме. – И вот, например, ее одноклассник… Работа не самого одаренного мальчика.

– Да, контраст очевиден. – Ксения задумчиво вернулась к рисунку Кати. – Пионервожатая?

– Я думаю, мама… – Учительница закрыла рот руками, словно только сейчас осознав причину появления следователя в школе. – У нее это во всем было. Если парк, то три дерева: одно большое и два маленьких, отдельно от всего массива, если цветы…

– Я возьму? – Ксения подняла перед глазами учительницы рисунок Кати.

– Да, конечно. – Учительница вытерла слезу и, провожая, слегка коснулась плеча Ксении. – Катя отлично танцевала, движения были пластичны и всегда в такт музыке. Ведущая танцевального кружка рекомендовала ее…

У Ксении, идущей по коридорам школы, тихим во время уроков, перед глазами лицо профессора, переваривающего информацию по убийству. Он кивает головой, понимая причины произошедшего с девочкой, словно в его понимании дорисовывается целостность произошедшего из отдельных фрагментов. И убийство родственников Кати – это лишь часть чего-то большого и целого. Убийственно ужасного.

Она помнит, как профессор дрожащей рукой подает ей очередной листок, последний из трех, что успела за короткий промежуток времени нарисовать Катя. На нем офицер в немецкой форме, с черепом в петлицах – принадлежность войскам СС. Ужасное лицо, впившееся зубами в руку, по очертаниям явно видно – в плоть ребенка.

– Ладно лица, образы, – Ксения еще пребывает в состоянии шока от увиденного ею, – но форма офицера?

– Это как раз вполне объяснимо, – задумчиво говорит профессор, глядя в потолок. – Это она могла увидеть и на агитационных плакатах, размноженных по всей стране. Меня беспокоит сам смысл…

– Что вы имеете в виду? – Ксения переводила взгляд с одного рисунка на другой, – Что-то конкретное?

– С ваших слов, девочка могла видеть только результат убийства. – Он несколько лихорадочно постучал ребром ладони по бамбуку трости. – Срезанная с тела ее сестры плоть. Она не могла видеть саму суть каннибализма – поедание плоти…

– И…?

– И значит, все лежит где-то гораздо глубже. – Профессор внезапно засуетился, складывая рисунки в отдельную папку. – Извините, мне нужно работать!

– Вы что-то знаете, – Ксения поднялась со стула, с грохотом его отодвигая, – и не хотите говорить!

Она подошла к профессору вплотную, заставив того замереть. Ксения смотрела в его блекло-зеленые глаза. Профессор снял очки, разглядывая ее лицо.

– Как, впрочем, и вы… – Профессор вдохнул в себя воздух, задержав на секунду, выдохнул. – Что-то не договариваете.

– Ну! – Это Ксения процедила сквозь зубы.

– Абсолютно ничего, пока только предположения. – Он демонстративно открыл дверь перед Ксенией. – Только предположения…

Профессор смотрел сквозь стекло на входящий в ворох снежинок силуэт хрупкой женщины со стальным стержнем внутри и серьезными амбициями. Что-то в ней было не так – в ее взгляде, в мимике, когда они обсуждали рисунки девочки. Знакомые тени в цветовой гамме ее глаз напоминали ему что-то из прошлого, и недалекого прошлого.

***

Игорь Викторович смотрел сквозь дверное стекло на «особого пациента». Он всегда оценивал его положение на больничной койке, прежде чем входил к нему. Главврач, основываясь на личных наблюдениях, считал: если уж позиция собеседника выдает его внутреннее состояние, то поза лежащего больного также говорит о многом – о его физическом состоянии организма как минимум и о моральном как максимум.

Перебинтованная голова пациента склонена к груди, словно подсознательно он, разглядывая, искал изъяны в своем частично покалеченном теле.

Игорь Викторович, скрипнув дверью, вошел в палату. Пациент слегка дернулся, реагируя на внешний, раздражающий его сознание звук. Скрип половиц. Хруст оконных рам от натисков ветра. Разрывы далекой артиллерийской канонады. Относительно тихо по меркам идущей не первый год войны.

Он сел возле койки и принялся тщательно разглядывать пациента. Его лицо, посеченное мелкими осколками или камнями. Его дергающиеся веки. И зрачки глаз, нервно бегающие за этими веками.

Игорь Викторович считал, возводя свое мнение в ранг очередной научной теории: в спящем человеке, даже когда отдыхает его мозг, бодрствует, и даже трудится, его подсознание. Поэтому то, что выдает человек движением тела, мимикой лица в этот момент, – это и есть его психическое и эмоциональное состояние на данном этапе жизни.

Правда, совершенно непонятно, почему Вяземский отбрасывал факт ранения и контузии человека в этом конкретном случае.

Пациент нервно дергал конечностями правой стороны, борясь с кем-то во сне. Он беззвучно шевелил губами в крике и даже, открывая рот, «кусал» что-то или кого-то. С учетом паралича левой части лица эти укусы были кривыми и какими-то недоразвитыми. До конца не произведенными.

Человек, лежащий перед Игорем Викторовичем, был больше похож на зверя. Или недоразвитого человека. Недочеловека.

Пациент внезапно заговорил. Скорее зашептал. Главврач, поворачиваясь правым ухом (левое плохо слышало после разрыва снаряда в окопах Гражданской войны) приблизился к голове, частично замотанной в бинты с кровоподтеками и пятнами мазей, жидкостей, выделяемых заживающими ранами.

Шепот прерывался хрипом. Но он разобрал слова.

– Жить… и убивать тварей…

Услышанное, шокировав главврача, заставило отодвинуться от пациента. И тогда он увидел открытые глаза и четко сфокусированный на нем взгляд. Расширенные темные зрачки притягивали, порабощали.

– Ближе, – донеслось до Игоря Викторовича. – Ближе.

Игорь Викторович приблизился к самым губам пациента. Резкое движение. Боль. Боль, шокирующая и вызывающая непроизвольный крик. Он с трудом оторвался от пациента. Чей кривой рот был окровавлен. А глаза светились звериным блеском.

Игорь Викторович, держась за окровавленное ухо, успокаивает жестом руки вбежавшую на звук дежурившую в ночь медсестру.

Это начало. Начало работы с пациентом. Особенность которого загоняет врача в определенные особистом рамки.