Немец

Ральф искренне жалел Шмидта. В сущности, тот был хорошим человеком, чье присутствие дисциплинировало всех, включая персонал лагеря. Шмидт следил за тем, чтобы питание выдавалось в соответствии с принятым рационом (только он знал, чего и сколько положено военнопленному), сам устраивал страдающих недомоганием в санчасть, старался не допускать конфликтов среди заключенных.

Через две недели после прекращения политзанятий, Ральфа, а также еще человек 15 пленных, без каких-либо объяснений погрузили в кузов грузовика и тоже отправили в Красноармейск.

Накануне Ральф успел накоротке поговорить с Отто. Приятели условились, что если будет суждено выжить, они обязательно встретятся. А еще договорились хранить тайну о находке в лесу около деревни Хизна.

Ральфа неприятно поразил внешний вид узников лагеря под Красноармейском. Большинство пленных были настолько истощены, что издали походили на привидения. Правда, многие из них неплохо одевались: попадались и полушубки и самые настоящие шубы. Иметь такой наряд в условиях здешней зимы было спасением. Уже после Ральф узнал, что теплую одежду в «108-1» можно было обменять на хлеб. На складе, где скапливалась одежда умерших заключенных, хозяевами были военнопленные, которым местное руководство доверяло. Похоже, зря, так как они приторговывали имуществом и оттого вид имели непривычный для населения этой местности — цветущий и румяный.

Через месяц, незадолго до Рождества, Мюллер угодил в лазарет. Днем позже местный врач поставил неутешительный диагноз — тиф. Впрочем, к тому моменту Ральф редко приходил в сознание, большую часть времени пребывая в бреду. Так что о диагнозе ничего не знал.

Однажды, когда силы и желание жить почти исчезли, ему приснился сон. Он ходил по незнакомому зимнему лесу, а рядом были его друзья Зигфрид и Отто. И еще, на некотором отдалении от них парил над землей гауптман Грубер. Только он совсем не разговаривал, и форма на нем была почему-то советская: ватные штаны, шапка с красной звездой и бежевый полушубок с вышитой золотом на спине надписью «Сибирский».

Потом Ральф вдруг оказался совсем один, у огромной, зияющей ямы, из которой тянуло холодом и бесконечностью. Во сне он испугался — ему показалось, что это его собственная могила.

Но вдруг из ямы заструился яркий и очень теплый свет, будто солнце вставало оттуда, из-под земли. Снег вокруг стал плавиться, а вместо ямы Ральф увидел женщину. Она стояла на краю, и ее взор поражал чистотой и ясностью. Она была не просто красива, а величественно прекрасна. Женщина с грустью, не словами, а каким-то иным образом, поведала Ральфу, что он будет жить долго-долго, и смысл его жизни понятен и определен.

— Ничего не бойся, — «говорило» видение, — твоя болезнь скоро пройдет. А после ступай туда, куда ведет тебя твоя дорога.

— Я очень хочу домой! — пытался крикнуть Ральф.

— Где твой дом?

— Где мой дом? Где мой дом!? — Ральф силился вспомнить, где его дом, но во сне у него это никак не получалось.

— Тихо, тихо, ты же знаешь, что твой дом там, где я, твое счастье со мной. Не печалься, все образуется, — улыбаясь ответила женщина.

Удивительно, но факт: наутро Ральфу полегчало, а уже через неделю он встал на ноги и робко прошелся по комнате. Спустя две недели его выписали из лазарета и отправили на кухню чистить огромные чугунные котлы, в которых варили кашу и макароны для пленных.

Не успел Ральф вкусить всех прелестей своей новой должности, как в Красноармейск приехала комиссия из Москвы. Такие комиссии появлялись в лагерях для военнопленных, когда становилось очевидно, что в них творится неладное: либо смертность была повышенной, либо производительность труда падала до неприемлемого уровня. Обычно после приезда высоких комиссий месяца два в лагерях наблюдались послабления, рацион становился разнообразней, в библиотеках появлялись новые книги…

Так случилось и в этот раз. По слухам, глава комиссии, полковник, от души распекал начальника лагеря, называя его «вредителем», «мудаком» и «блядью».

Ральф не терял времени даром и уже мог изъясняться по-русски на бытовые темы. Что же касается ругательной лексики, то ее он освоил в первую голову, так как умение правильно понимать и использовать эти русские слова специального назначения делало пленного отчасти своим для русских бригадиров, охраны, и с успехом заменяло знание профессиональной терминологии на любых работах.

За день до отъезда группы проверяющих Мюллера вызвали в комендатуру лагеря и приказали собирать вещи.

— Куда меня отправляют? — осмелился поинтересоваться Ральф у дежурного.

Тот печально взглянул на него и поморщился так, словно у него случился внезапный приступ мигрени:

— Давай, иди, шмотки собирай. Свободен…

Уже на улице Ральф пожалел, что полез к дежурному с вопросом: он слышал, что вчера в доме начальника был большой банкет по случаю отъезда высокой комиссии. Скорее всего, дежурный офицер принимал участие в этом мероприятии, а, как известно, пить в меру у русских не принято и страшное утреннее похмелье — вещь для них обязательная, закономерная.

Оказалось, Мюллера везут не куда-нибудь, а в Москву. Это выяснилось уже на подъезде к городу, когда поезд с военнопленными остановился на небольшой станции, пропуская уходящий на юго-запад эшелон с боевой техникой. Новенькие советские танки и самоходные орудия имели победный вид, а уверенные в себе рослые бойцы с автоматами, разместившиеся на платформах, совсем не походили на русских солдат, которых Ральф увидел в бою у деревни Хизна.

В Москве пленных разделили на небольшие группы. Ральф и еще несколько человек, повинуясь команде конвоира, прямо с вокзала спустились в московское метро, чтобы отправиться неизвестно зачем и неизвестно куда. Метро Ральфа поразило чрезвычайно. Он и предположить не мог, что в этой стране могут быть столь величественные сооружения. Удивило Ральфа и то, что русские смотрели на немцев скорее с любопытством, чем с неприязнью или с ненавистью.

Команду пленных, к которой был причислен Ральф, разместили в тесных помещениях на территории старинного монастыря, окруженного высокой стеной из красного и белого кирпича. Посреди возвышался большой собор.

На следующий день ни свет ни заря пленных отправили на работу. Поручение дали относительно легкое — привести в порядок территорию монастыря, собрать всякий мусор, доски, разбросанные повсюду камни. За Ральфом увязался местный юродивый, который (вот ведь странные вещи случаются в этой загадочной России!) сносно говорил по-немецки. Он бегал вокруг занятого делом Ральфа и все говорил и говорил, не переставая:

— А вот посмотри, посмотри, немец на собор, посмотри, я тебе говорю! Собор каменный, каменный и большой. Там сила великая, огромная сила в соборе. Ты не ходи туда — убьет.

— Что это там за сила такая, — лениво отозвался Ральф, не прекращая работу.

— Ага! Интересно? Сила такая, что войдет чужестранец, увидит Матушку Богородицу и замертво падает, потому что она испокон века нашу землю от вас, супостатов, от немцев защищала. Тьфу на тебя!

Юродивый действительно плюнул, но, слава Богу, не попал в Ральфа. Тот слегка замахнулся на него подобранной с земли трухлявой доской. Юродивый подхватил полы длиннющего пальто и с хихиканьем понесся вприпрыжку к собору, то и дело останавливаясь и уже по-русски повторяя: