Немецкая идеология

Вся эта великая конструкция или, вернее, ее большая посылка повторяется весьма патетически на стр. 189 еще раз в следующей форме:

«Политический либерализм уничтожает неравенство господ и слуг; он создает безвластие, анархию» (!); «господин был отделен от единичного лица, от эгоиста, и превратился в призрак, в закон или государство».

Господство призраков = (иерархия) = безвластие, равное власти «всемогущих» буржуа. Как мы видим, это господство призраков есть, напротив, господство многихдействительных господ; и, значит, коммунизм можно было с таким же правом понять как освобождение от этого господства многих, – этого, однако, святой Санчо не мог сделать, ибо тогда были бы опрокинуты как его логические конструкции коммунизма, так и вся конструкция «свободных». Но так обстоит дело во всей «Книге». Один-единственный вывод из собственных посылок нашего святого, один-единственный исторический факт, опрокидывает целые ряды его прозрений и результатов.

Четвертая историческая конструкция. – На стр. 350 святой Санчо выводит коммунизм прямо из отмены крепостного права.

I. Большая посылка:

«Было достигнуто необычайно много, когда люди добились того, что их стали рассматривать» (!) «как владельцев. Этим было уничтожено крепостное право и каждый, кто до тех пор сам был собственностью, сделался отныне господином».

(Согласно mode simple бессмыслицы это опять-таки означает: крепостное право было отменено, как только состоялась его отмена). Mode compos'e этой бессмыслицы заключается в том, что святой Санчо полагает, будто благодаря святому созерцанию, благодаря тому, что люди «рассматривали», а также являлись «объектом рассмотрения», они стали «владельцами», тогда как на деле вся трудность в том и заключалась, чтобы стать «владельцами», а рассмотрение пришло уж затем само собой; a mode bicompos'e бессмыслицы содержится в утверждении, что когда отмена крепостной зависимости, бывшая вначале еще частичной, начала развивать свои последствия и сделалась, таким образом, всеобщей, – крепостные не были уже в состоянии «добиться», чтобы их «рассматривали» как оправдывающих издержкивладения (для владельца это владение стало слишком убыточным), так что широкие массы, «бывшие до тех пор сами собственностью», т.е. подневольными работниками, «сделались» в результате отнюдь не «господами», а только свободными рабочими.

II. Малая историческая посылка, – она охватывает около восьми столетий, хотя, «правда, не сразу можно увидеть в ней всю глубину ее содержания» (ср. Виганд, стр. 194).

«Однако отнынеТвоего владения и Твоего имущества уженедостаточно, и оно уже небудет признаваться; затовозрастают в ценности процесс Твоего труда и самый Твой труд. Мы почитаем теперьто, что Ты подчиняешь себевещи, как прежде» (?) «почитали то, что Ты владел ими. Твой труд есть Твое имущество. Ты теперь господин или владелец добытого трудом, а не унаследованного» (там же).

«Отныне» – «уже не» – «зато» – «теперь» – «как прежде» – «теперь» – «или» – «не» – таково содержание этого предложения.

Хотя «Штирнер» и пришел «теперь» к тому, что Ты (т.е. Шелига) – господин добытого трудом, а не унаследованного, все же его осеняет «теперь» мысль, что сейчас имеет место как раз противоположное – и вот от обоих его уродцев-посылок рождается оборотень коммунизма.

III. Коммунистическое заключение.

« Но так как сейчасвсе является унаследованным и каждый принадлежащий Тебе грош носит на себе не трудовую, а наследственную печать» (кульминационный пункт бессмыслицы), « ТОвсе должно быть переплавлено».

На этом основании Шелига может вообразить, что он достиг того пункта, откуда он видит как зарождение и гибель средневековых коммун, так и коммунизм XIX века. И тем самым святой Макс, несмотря на все, что он «получил в наследство» и «добыл трудом», пришел тут не к «подчинению себе вещей», а, самое большее, лишь к «обладанию» бессмыслицей.

Любители конструкций могут увидеть еще на стр. 421, как святой Макс, сконструировав сначала коммунизм из крепостной зависимости, конструирует его затем еще в виде крепостной зависимости отодного сюзерена – общества – по тому же образцу, как выше он превратил средство, с помощью которого мы что-нибудь приобретаем, в «Святое», «милостью» которого нам что-либо дается. Теперь, в заключение, остановимся еще лишь на нескольких «проникновениях» в суть коммунизма, вытекающих из вышеприведенных посылок.

Во-первых, «Штирнер» дает новую теорию эксплуатации, состоящую в том, что

«рабочий на булавочной фабрике работает над одной только частью булавки, передает сработанное из рук в руки другому и используется, эксплуатируется этим другим» (стр. 158).

«Штирнер» делает здесь, таким образом, открытие, что рабочие на фабрике взаимно эксплуатируют друг друга, так как они «передают сработанное из рук в руки» друг другу, фабрикант же, руки которого не работают вовсе, не может поэтому и эксплуатировать рабочих. «Штирнер» дает здесь разительный пример того плачевного положения, в которое немецкие теоретики были поставлены коммунизмом. Им приходится теперь заниматься и низменными вещами, вроде булавочных фабрик и т.д., по отношению к которым они ведут себя как настоящие варвары, как индейцы-оджибуэи и новозеландцы.

«Напротив», штирнеровский коммунизм «гласит» (там же):

«Всякая работа должна иметь своей целью удовлетворение „Человека“. Поэтому он» («Человек») «и должен стать в ней мастером, т.е. должен уметьвыполнять ее как нечто целостное».

«Человек» должен стать мастером! – «Человек» остается изготовителем булавочных головок, но проникается успокоительным сознанием, что булавочная головка составляет часть булавки и что он умеетизготовить целую булавку. Утомление и отвращение, вызываемое вечно повторяющимся изготовлением булавочных головок, превращаются благодаря этому сознанию в «удовлетворение для Человека». О, Прудон!

Дальнейшее прозрение:

«Так как коммунисты объявляют только свободную деятельностьсущностью» (iterum Crispinus [201] ) «человека, то они нуждаются, как все представители будничного образа мысли, в воскресном дне, в некотором подъеме и назидании наряду со своим бездушным трудом».

Помимо подсунутой здесь «сущности человека», несчастный Санчо вынужден превратить «свободную деятельность», – чт'o у коммунистов означает: вытекающее из свободного развития всей совокупности способностей творческое проявление жизни «целостного субъекта» (выражаясь понятным для «Штирнера» способом), – в «бездушный труд», потому именно, что наш берлинец замечает, что речь идет здесь не о «тяжком труде мысли». С помощью этого простого превращения он и может затем приписать коммунистам «будничный образ мысли». А вместе с мещанскими буднями в коммунизм проникает, конечно, и мещанское воскресенье.

201

– снова Криспин. Ред.

Стр. 163: «Воскресная сторона коммунизма состоит в том, что коммунист видит в Тебе человека, брата».

Коммунист оказывается здесь, таким образом, и «Человеком», и «Рабочим». Это святой Санчо называет (в указанном месте) «двояким назначением, возлагаемым на человека коммунистом – по части материального приобретения и по части приобретения духовного».

Значит, здесь он ввел обратно в коммунизм даже «приобретение» и бюрократию, благодаря чему, разумеется, коммунизм «достигает своей конечной цели» и перестает быть коммунизмом. Впрочем, он не мог поступить иначе, потому что в его «Союзе», который он конструирует в дальнейшем, каждый тоже получает «двоякое назначение» – как человек и как «Единственный». Этот дуализм он предварительно узаконяет тем, что подсовывает его коммунизму, – метод, с которым мы еще встретимся в его рассуждениях о ленной системе и ее использовании.

На стр. 344 «Штирнер» полагает, что «коммунисты» хотят «разрешить полюбовно вопрос о собственности», а на стр. 413 они даже апеллируют у него к самоотверженности людей и к чувству самоотречения капиталистов! [202] Немногие выступившие со времен Бабёфа коммунистические буржуа, которые были нереволюционны, – весьма редкое явление; огромное же большинство коммунистов во всех странах проникнуто революционным духом. «Во Франции все коммунисты упрекают сен-симонистов и фурьеристов в миролюбии, отличаясь от них преимущественно отказом от всякого „полюбовного решения вопроса“, – подобно тому, как в Англии чартисты отличаются, главным образом, тем же признаком от социалистов». Каково мнение коммунистов о «чувстве самоотречения богатых» и о «самоотверженности людей», святой Макс мог бы узнать из нескольких мест у Кабе, т.е. как раз у того коммуниста, который еще больше других может произвести впечатление, будто он апеллирует к d'evo^ument, к самоотверженности. Эти места направлены против республиканцев и особенно против атаки на коммунизм со стороны г-на Бюше, за которым еще плетется в Париже очень небольшое число рабочих:

202

Далее в рукописи перечеркнуто: «Святой Макс опять приписывает себе здесь мудрость смелого натиска и удара, словно вся его трескотня о восстающем пролетариате не является неудачным перепевом Вейтлинга и его, состоящего из воров, „пролетариата“, – Вейтлинга, одного из немногих коммунистов, которых он знает по милости Блюнчли». Ред.