Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941
Шрифт:
Поначалу казалось, все идет прекрасно. Погода идеальная. Тонкий слой облаков в нескольких сотнях метров от поверхности, а на 2000 метров плотная облачность, так что при необходимости всегда можно туда нырнуть. Однако, как только перелетели берег Англии, облака исчезли. Ледерер было уже собрался передавать донесение о погоде. Рассказывал потом, он решил посмотреть еще раз в иллюминатор, а вместо облаков прямо у себя под носом увидел три «харрикейна», они были не более чем в 300 метрах от нас. Он сразу заорал в переговорник, но в этот момент они уже сделали по rnc первый выстрел.
Они попали. Тут еще заклинило шарнир в пулемете Ледерера, так что он уже не мог его поворачивать. Плохо дело. Сразу же получили вторую дозу, и наш левый мотор встал. Через секунду томми опять у нас в хвосте, опять стреляют,
Ледерер строчит из своей пушки как сумасшедший. Конечно, он их только пугает, потому что она у него не поворачивается. Но это срабатывает, и один «харрикейн» от нас отвалил. В другого тем временем вцепился наш «мессершмит», так что нам остался только один.
Но от этого третьего нам избавиться не удалось. Он заметил, что у нас встал левый мотор, и теперь пытался попасть во второй. Он опять открыл огонь, и звук был такой, что он попал. Попал не так чтобы очень, но правый мотор начал терять обороты. Я понял, что вернуться домой будет очень затруднительно. Оберлейтенант спросил меня, дотянем ли назад, я ответил, что вряд ли. Он подумал немного и приказал мне тянуть сколько возможно.
К этому моменту мы уже были над Каналом. К счастью, дул хороший попутный ветер. Но попутный ветер не слишком хорошая помощь, если у тебя отбит руль поворота и ты летишь строго прямо. Нам надо было садиться где придется. Выбирать место мы уже не могли. Я увидел впереди открытую площадку и помолился за себя и за брюхо своей машины, потому что шасси тоже заклинило. Но этот чертов попутный ветер понес меня вперед. Нас перенесло через поле, и я вижу, мы несемся прямо на какой-то дом. Что-то похожее на амбар. Там еще грузовик стоял, в него тоже можно было попасть. Но делать нечего, надо было садиться и надеяться на лучшее.
Потом совершенно неожиданно мы остановились, мне показалось, без слишком сильного удара. Я вылез наружу. Сначала все было окутано пылью. Я повторял себе раз за разом: «Только бы не было пожара. Только бы не было пожара». Изо всех сил закричал, окликая остальных. Показались оберлейтенант и Ледерер. Потом Зольнер вылез на четвереньках. А потом мы услышали дикий вопль Пуцке: «Помогите! Пожар!»
Мы с трудом вытащили его наружу. Он, вероятно, принял за пожар облака пыли и подумал, что самолет горит, хотя огня нигде не было. Нам пришлось его нести. Он все время стонал. У него были переломы обеих ног, их ему чем-то защемило, а правую ногу ему так раздробило, что я уже тогда понял, что ему ее не поставят на место.
Ему ампутировали ее той же ночью. Ужасно жаль. Черт возьми, какая у нас была хорошая команда. Мы прекрасно работали бок о бок. Нет слов, как жаль Пуцке – честное слово, мы его горячо любили. Теперь, наверное, мы его никогда больше не увидим. Нам сказали, его отсылают домой, а когда он поправится, то, вероятно, сможет учить молодых летчиков.
14–18 августа 1940 г.
ЛИТЕРАТУРА
Ждем новую машину. Должны получить ее буквально со дня на день. Этих колымаг здесь видимо-невидимо. Но, чтобы ее тебе дали, должна пройти масса всяких бумаг. Сначала будет всесторонне изучен рапорт, а потом командующий должен утвердить решение, что в потере самолета нашей вины нет. Кроме того, они собираются дать нам несколько дней на преодоление последствий шока. С этим шоком у нас смешные дела. Я, например, вообще не чувствую никакого шока. А вот Зольнер ни с того ни с сего прямо с ума сошел, плакал как ребенок. Не успокоился, пока не выпил несколько стопок. Оберлейтенант говорит, ему надо дать попить. По крайней мере денька два-три. «Это у него фамильное, ему не должно повредить», – сказал он улыбаясь.
Если все хорошо взвесить, мы отделались лучше некуда. Выглядим мы, правда, не особенно – все с ног до головы в ссадинах и царапинах, а рожи больше похожи на свежее мясо. Но мы в порядке, хотя и нервничаем немного. Чуть что орем друг на друга как бешеные. Надо бы нам успокоиться. Медицина
говорит, это последствия шока и должно само пройти через день или два.Тем временем прибыл новый человек, на замену Пуцке. Его зовут Густав Ломмель, он обер-ефрейтор. [16] Хотя Пуцке был сержант. На вид Ломмель – мальчик маленького роста с очень светлыми волосами, они кажутся даже светлее, чем на самом деле, потому что он их коротко стрижет. Брови тоже такие светлые, что почти не видно. В основном молчит, даже в столовой. Никому из нас он не нравится. Может быть, мы просто не хотим, чтобы кто-то занимал место Пуцке. Конечно, не Ломмеля вина, что он пришел на его место. Но нам от этого не легче, и ничего с этим не поделаешь.
16
Обер-ефрейтор – рядовой, первая степень.
Оберлейтенант дал мне одну книгу, он знает, что я люблю читать. Она называется «Моя жизнь летчика». Автор Эрнст Удет. Эрнст Удет большая шишка среди бойцов тыла. Он руководит разработками новых самолетов и усовершенствованием старых марок. Это исключительно важная работа, никто не сомневается. Но вообще-то у меня всегда было какое-то предубеждение относительно Удета. Я его, конечно, не знаю лично, но я точно знаю, что он в течение долгого времени не был членом партии. Может быть, он не вступил до сих пор. А кроме того, до Третьего рейха он сотрудничал с евреями и с киношниками и слишком часто бывал за границей. «Фёлькишер беобахтер» довольно часто на него нападает.
Удет раньше был пилотажником, проделывал трюки на своем самолете. Все это очень трудно и очень красиво, зеваки собираются тысячами. Но подобные штучки как-то не очень соответствуют авиатору, недостойны, что ли. Я всегда чувствовал что-то такое на показательных выступлениях. И потому, когда оберлейтенант дал мне книгу, я невольно сделал гримасу. Он спросил, в чем дело, и я ему все это высказал.
Оберлейтенант только улыбнулся и сказал, что Удет его очень хороший друг. Я сконфузился и пробормотал какие-то извинения, но оберлейтенант махнул рукой и сказал, что в таких вещах каждый имеет право на свое мнение. А потом он неожиданно спросил, знаю ли я, что фюрер был большим поклонником Удета и что еще в 1927 году пригласил его в Мюнхен дать серию показательных полетов. Позже Удет сам рассказывал об этом оберлейтенанту. Удет ему сказал: «Я не понимаю, чего на самом деле хочет этот мюнхенский политик. Я сначала думал, он сам хочет стать пилотажником. Должен признать, он ничего не понимает в пилотировании. После моих полетов он втянул меня в длинный технический диалог, и я был крайне удивлен широтой его познаний».
На это мне нечего было ответить. Но оберлейтенант продолжал. Он высказался в том смысле, что я ошибаюсь насчет того, что пилотаж вовсе бесполезен, что нынешний летчик-истребитель – это тот же пилотажник несколько лет назад. Конечно, он прав. Я просто об этом никогда не думал. Вероятно, я бессознательно отделил для себя пилотаж как показуху и пилотаж как путь к предельному совершенству. Как бы то ни было, если Удет хорош для фюрера, то я тоже его уважаю.
Получил письмо от Эльзы. Она выздоровела, хотя все еще очень слаба. Каждый день один час она проводит на солнце, но потом опять ложится в постель. Спрашивает, когда я получу отпуск домой.
Ни строчки не получаю от Лизелотты. Надо бы как-нибудь слетать туда узнать, что с ней такое. Но именно сейчас никому не разрешено покидать расположение, даже на пару часов. Ожидаем большой налет на Лондон. Вчера по радионовостям передали, что больше тысячи наших самолетов бомбят Шотландию и Англию. Хорошая у людей работа. Мы это дело скоро поддержим. А пока ничего не поделаешь, приходится сидеть здесь и просто ждать.
Эта Удетова книга довольно любопытна. Особенно потому, что мне теперь есть с чем сравнивать нашу нынешнюю работу. Когда я думаю, что последняя война была всего лишь чуть более двадцати лет назад и какой примитивной была тогда авиация… А как легко было повредить тогдашние машины! Достаточно было сердито на нее посмотреть, и она разваливалась на части.