Ненастье

— Он жив? — замирая, спросила Танюша.

— Кто? — весело испугался Дибич. — Неволин? Разумеется, жив!

Таня едва не заплакала от неимоверного облегчения. Жив! Это главное! А остальное как-нибудь наладится. Дибич подал Танюше салфетку.

…Да ничего такого Герман не рассказывал, никаких особенных встреч у него вроде не было… Впрочем, она ведь не следила… Какие изменения у них произошли? Тоже никаких. Всё — житейское, обыденное… Да, год назад Гера ездил в Индию к своему армейскому другу. Загорел там в декабре. Ну и что?.. Да, они продали старую дачу в деревне Ненастье. Но при чём тут это?..

Однако про дачу Дибич выспрашивал очень подробно.

За сколько продали? За семьсот тысяч. Почему вдруг затеяли продажу? Потому что по кооперативу «Ненастье» давно летал панический слух, что деревню будут сносить ради какого-то строительства; Герману позвонил покупатель — и Герман с Таней решили избавляться от дачи, пока не поздно и покупатель даёт хорошие деньги. Когда был звонок от покупателя? Ещё перед поездкой Геры в Индию. После Нового года начали оформлять бумаги, потом пришёл нотариус. Деньги покупатель выплачивал в рассрочку и закончил платежи в августе. Но во всём этом нет никакого преступления!

Однако Дибич продолжал дознание. Как профессионал, он почуял — тут что-то спрятано… Связан ли покупатель с Неволиным или с Куделиными? Нет! — даже слишком пылко заявила Танюша. Снос деревни — правда или вымысел? Этого никто не знает, не только Герман. Где хранятся деньги, полученные за дачу? На сбербанковской карте Танюши. На какие нужды Герман предлагал их потратить? Ни на какие. Дача принадлежит Яр-Санычу, и деньги — тоже Яр-Саныча. Но Гера… Но Гера их уже потратил.

Дибич, торжествуя, напрягся в предвкушении. Вот она — ниточка.

Таня рассказала, что Герман попросил её пока доверить эти деньги ему. Он их вложит в какое-то дело, а к концу года обязательно вернёт Яр-Санычу всё до копейки; есть шанс, что он сумеет немного заработать и для них самих. В какое дело Герман хочет вложить деньги, Танюша не спросила. Ей было всё равно. Она верила Герману безоговорочно. Они вместе уже столько лет, и Герман ни разу её не обидел. И Таня просто отдала ему свою карточку.

— Всё ясно! На эти ваши деньги он и раскрутился, Татьяна Ярославна, — удовлетворённо сказал Дибич. — Такое дело без подготовки не осуществить.

— А какое дело? — наконец, замирая, спросила Танюша у Дибича.

— Герман Неволин ограбил спецфургон с выручкой Шпального рынка, — сообщил Дибич и сделал печально-задумчивое лицо. — Взял огромный куш. Наверняка он подготовил себе пути отхода и обеспечил легализацию после операции. Видимо, он оплатил себе новую личность и новую безопасную жизнь. На это и ушли деньги с продажи вашей дачи. Он и вас тоже обокрал, Татьяна Ярославна. Вы доверились преступнику. Простите, что огорчаю.

Из горотдела Танюшу привезли в общагу. Оперативники провели обыск. Никто при этом не злобствовал и не зверствовал. Все понимали, что ничего особенного в комнатушке шофёра и парикмахерши не найти; улики, которые прольют свет на загадочное преступление, — из детективов. Оперативники старались действовать аккуратно, вещи перекладывали осторожно, ничего не мяли, не рвали и не кидали на пол. Понятые — парни из соседних комнат — курили и посмеивались. Девчонки по очереди утешали Танюшу.

Опера доделали своё дело уже поздно вечером; они сунули Танюше и понятым на подпись протоколы обыска, извинились и ушли. Зоя Татаренко, приятельница Танюши, заперла разорённую комнату и увела Таню ночевать к себе — муж у Зойки сегодня работал во вторую смену. Она налила Танюше стакан портвейна, и Танюша сразу опьянела, легла на чужую койку и уснула.

В субботу Танюша не пошла в свой салон. Она закрылась у себя в комнате и наводила порядок после обыска. Она собирала в стопку рубашки Германа, развешивала на плечиках его брюки и пиджак, укладывала в ящик его носки, трусы, майки, и вдруг не выдержала, зарылась лицом в эти вещи и зарыдала, запихивая бельё себе в рот. Пустота на месте Германа, чудовищное зияние выворачивали ей душу. Ей казалось, что Германа казнили, посадили в тюрьму на всю жизнь, угнали на войну погибать.

Он же был самым-самым лучшим человеком, первым и последним её мужчиной, единственным на всю жизнь, её любовью, верой, спасением, светом в окошке. Он такой смешной, такой наивный, нелепый, неуклюжий, добрый! Он же сделал это ради неё! Ну зачем он так поступил?! Зачем?! Как исправить эту его глупость? Как выпросить прощения у милиционеров, у охранников, у хозяина тех денег?.. Он никого не хотел унизить или обидеть, он хотел как-то помочь ей, своей Пуговке, но придумал неправильно! За это нельзя убивать, нельзя сажать в тюрьму на долгие-долгие годы, пожалуйста, простите его, отпустите, позвольте ему всё вернуть, не отнимайте его у неё, у неё же и так ничего больше нет, пожалуйста, пощадите её, пощадите…

А потом, настрадавшись, она уже ненавидела Германа. Он сделал это ради неё? Ну конечно, ага! Он про неё и не думал, он не сказал ей ни слова, он её обманул, предал, обрёк на такую муку! Он продал дачу её отца, и ведь она сама помогала усыпить бдительность Яр-Саныча! Она Герману просто надоела; он содрал с неё всё, что смог, и сбежал! Он не женат, у него куча денег, нафига ему бесплодная баба с чокнутым папашей, какая-то жалкая парикмахерша, у которой никогда ничего не будет, даже детей, а у него вся жизнь впереди! Он же мужик, солдат, ему нужна блядина, водка, шашлыки! Он был на войне, у него нет тормозов, подумаешь — раздавить какую-то мышь, шагнёт, наступит и не поморщится, они же звери, сволочи, эгоисты…

Силы у Танюши иссякли, растраченные на любовь и ненависть. Она лежала на кровати лицом к стене и плакала. Она боялась того, что за спиной, что вокруг. Её проклятье настигло её. Невидимая ведьма догнала и набросила на Германа свой покров, омертвляющий человеческое. Этот покров падал на её мать и на её отца; там, в тюрьме, он опустился на Серёжу; однажды он окутал её саму — и она стала Вечной Невестой. И вот теперь Герман — былая последняя надежда… Уладится всё или нет, уже неважно. Отныне она одна. Одна-одна до всех-всех-всех краёв вселенной. Ей надо учиться жить одной. На какой-то миг рядом с Германом ей казалось, что она вместе с кем-то, хоть у неё и нет детей, — но это был мираж, наваждение. Она одна. Ей страшно.

Выходные Танюша пряталась в общаге, а в понедельник всё-таки пошла на работу. Девчонки в салоне поджимались и боялись заговаривать с ней о подвиге мужа, однако смотрели как на какое-то диво дивное — одновременно с презрением и восхищением, будто Танюша обманом выиграла в лотерею.

Анжелка явилась на работу уже после обеда — она теперь была большой начальницей, директрисой «Гантели», и сама уже не обслуживала клиентов. С Митькой Лещёвым она развелась («хорэ кормить алкаша») и вернула себе девичью фамилию Граховская. Она крепко раздалась в заду и в грудях и выглядела бабой на сорок, хотя в учаге занималась в одной группе с Таней.

Анжелка, вернее, Анжела Игоревна, изводила Танюшу всё с той же бессмысленной настойчивостью пэтэушницы. Анжела Игоревна давно бы вышибла Куделину с работы, но нежные руки Танюши нравились хозяйке «Элеганта», которая предпочитала стричься, завиваться и краситься у своего мастера. Да и вообще: постоянных и богатых клиентов у Куделиной было куда больше, чем у любой другой парикмахерши. Поломать Таньку об колено Анжелка не могла, но отравить жизнь — это легко, это пожалуйста.

Анжелка запёрлась в зал и уселась в пустое кресло. Танюша стояла у раковины умывальника в своём дальнем углу и тёрла щёткой-очистителем двустороннюю расчёску-страйпер. Под бегущей водой из крана в раковине у неё мокла чашка из-под краски и плотная кисть для окрашивания волос.