Ненастье

Командование усиливало гарнизоны застав на стратегически важных перекрёстках и перевалах. На такую заставу в районе седловины Ат-Гирхон и направлялась колонна, в которой ехал Неволин. От армейского понтонного моста через Шуррам убитая грунтовая дорога поворачивала к горам. Герман помнил инструктаж на разводе перед выездом: после моста двадцать километров вверх по предгорьям — и мирный кишлак Ачинд, потом шестнадцать километров вверх по ущелью речки Хиндар — и разгромленный кишлак Хиндж, потом двадцать три километра — и застава. Учитывая малую скорость при движении с сапёрами, колонна должна была прийти на седловину Ат-Гирхон к концу светового дня.

В кабине «Урала», который ехал за второй БМП, «дедушка» Кощей начал всхрапывать. Неволин время от времени встряхивал головой и тёр лицо ладонью. На сиденье между Кощеем и Германом лежали два «броника» и обе разгрузки, утыканные автоматными рожками, — в этих «лифчиках» неудобно было рулить, неудобно было дремать. Сверху валялись подсумки и фляжки. На грязном полу кабины стояли вещмешки и автоматы с матерчатыми ремнями. Не отпуская руля, Неволин потянулся направо и пихнул Кощеева кулаком в бок.

— Кощ-щей, проснись! — позвал он.

— Я ща кому-то по зубальнику пну, — рассерженно ответил Кощей, завозился, выпрямляясь, достал фляжку и присосался к горлышку.

— Кощей, правду говорю, голова совсем не держится.

— А я-то при чём?

— Порули ты. Я подремлю немного и сменю тебя.

— Ну ага! — возмутился Кощей. — Может, лимонаду с ирисками хочешь?

— Чего ты как ишак? — Герман продолжал уламывать Кощея. — Ты спал, а я работал за тебя — масло менял, заправлялся, под погрузкой стоял.

— Тебе положено.

— Ну и что? Тебе легче будет, если я засну, съеду на обочину, и мы на фугасе подпрыгнем? Я же не специально.

Кощей моргал, соображая. Он был из какого-то воронежского колхоза, трусоватый, по-крестьянски хозяйственный, обстоятельный, и сейчас явно взвешивал, что лучше: «дедушка» выручит «молодого», хотя это ему не по чину, а западло, или же оба вместе взорвутся на мине, зато по правилам?

— Ладно, блин! — обиженно сказал Кощей. — Как будем сапёров высаживать, поменяемся. До кишлака пущу тебя отбиться. Гад ты, Немец.

Постепенно светлело. Где-то вдали за сказочными Гималаями вставало древнее солнце Азии, и небосвод на востоке широко озарялся ангельской, нежной и невозможной лазурью. Вокруг дороги, по которой шла колонна, в лощинах между землисто-бурых холмов, точно разрыхлённых бороной, ещё плавали дымчатые сумерки, но за холмами мощно вздымался матово-стальной ярус хребта. А над ним в чистом воздухе миражом висели какие-то розовые складки и морщины — так фантастично восход высвечивал сколы и гребни Гиндукуша. Его непроницаемый, твёрдо огранённый массив вытаивал из прозрачного неба, как нечто стеклянное и острое из чего-то ледяного и гладкого. Пронзительная красота Гиндукуша вызывала вспышку счастья.

Колонна притормозила. Справа от дороги, завалившись боком в канаву, громоздился обгорелый танк, красный от ржавчины. Орудие его смотрело в сторону, крышки обоих люков на покатой башне были подняты: казалось, что танк настороженно встопорщил уши и застыл в незавершённом движении. Для советских караванов этот танк служил ориентиром — границей зоны контроля. Из десантного отсека головной БМП, зевая, выбрались солдаты боевого охранения и сапёры с собакой; они обошли бронемашину и пошагали по колеям дороги перед автоколонной. Колонна, почти вхолостую срабатывая горючее, медленно поползла вслед за людьми. Теперь до самой седловины Ат-Гирхон она будет двигаться со скоростью сапёров.

Водителям грузовиков и бронемашин скорость пешехода была хуже пытки, но ничего не поделать: осатанелые «духи» минировали всё подряд. Не только дороги, тропы и дома, но даже брошенные вещи, или осликов, мирно пасущихся на обочине среди верблюжьей колючки, или ветки персиковых деревьев, с которых солдат-«шурави» может потянуть румяный персик.

Из пешаварских лагерей тайные караваны везли во вьюках шведские, американские, итальянские и английские мины; «духи»-минёры покупали их у курбаша на свои кровные афгани, и поэтому ловушки ставили со всеми ухищрениями — чтобы отбить расходы гонорарами за удачные подрывы. Впрочем, бывало, что «духи» выплавляли тол из неразорвавшихся советских авиабомб и кустарно мастерили фугасы, заливая взрывчатку в банки из-под консервов, в пластиковые пакеты, в канистры и чайники. И мины у «духов» были самые головоломные: на третье колесо, на самих сапёров, на износ замедлителя в детонаторе, когда взрывалась только двадцатая или сотая машина, проехавшая по заряду; встречались даже мины на вертолёт.

В дивизионном городке для автоколонны на Ат-Гирхон не нашлось свободной ИМР — инженерной машины разминирования: имеющиеся ИМР отправили на более важные и опасные направления. Два расчёта сапёров посадили в БМП разведроты и прикрепили к ним по два бойца охранения. Расчёты должны были сменять друг друга каждый час.

Сапёры двигались перед колонной в рабочем порядке. Первым шагал вожатый с минно-розыскной собакой на поводке: обученная овчарка бежала зигзагами и обнюхивала дорогу. Через пятнадцать метров уступом шла основная группа из трёх сапёров с миноискателями и щупами; стальные хоботки щупов, отшлифованные землёй и камнями, блестели на солнце. Ещё через пятнадцать метров шли уже бойцы охранения, готовые лупить из автоматов по любому шевелению за обочиной. Сапёры обливались потом: на них были надеты пудовые бронежилеты, а поверх «броников» висели мотки прочного троса с карабинами, сапёрные лопатки и «кошки», широкие спецножи с зазубринами на лезвии, тротиловые шашки для уничтожения неизвлекаемых мин, магнитные приборы обнаружения проводов.

Солнце потихоньку поднималось над дорогой и палило всё сильнее, словно прямой наводкой. Хлебно-бурый склон горы, под которым на трассе растянулась автоколонна, казался прожаренным, как ржаной сухарь; он крошился каменными осыпями. Здесь всё обманывало. Полярная синева зенита должна была остужать, но обжигала глаза, будто кислота; фарфоровое небо дышало зноем, как печной свод. Внизу в валунах бурлила река Хиндар, но шум воды в этом пекле звучал треском горящего масла на сковороде.

Колеи покрывала белая тонкая пыль, едкая, как пепел. Сапёры читали историю дороги по этой пыли, по камешкам, по рытвинам. Всё оставляло свои следы, и сапёры научились понимать их, а иначе тут не выжить. Вот лежат три одинаковых булыжника — не знак ли это на закладку?.. Вот болтик: откуда он здесь?.. Вот ровная проплешина — а не яма ли это с фугасом на дне, засыпанная щебнем и плотно утрамбованная ногами? А вот на песке мирная вышивка крестиком: это прыгали лёгонькие кеклики, афганские воробьи.

За сапёрами медленно тащилась вся разномастная колонна, сдержанно рычала моторами и дымила выхлопными трубами. Броня раскалялась на солнце, и все дверцы и люки машин были открыты; от вибрации корпусов дребезжали слабо закреплённые железяки; пыльные стёкла автомобильных кабин полыхали бликами, нестерпимыми для глаз; в оптике вроде триплексов наблюдения или бинокулярных прицелов линзы горели как прожекторы.

Прапорщик Сергей Лихолетов сидел на свёрнутом спальном мешке на крыше БМП, курил и рассматривал сапёров. Эти парни — смертники. Если «духи» нападут из засады, первыми они скосят сапёров. Конечно, перед маршем дорогу прочесали «вертушки», проверили на душманов, но разведка с неба — не гарантия. Лихолетов был готов к атаке «бородатых» в любой момент. Даже на крыше БМП он расположился так, что в наиболее вероятном секторе обстрела его прикрывала башня. Лихолетов вёл себя как американский рейнджер и выглядел не по-советски: каску свою он обтянул куском маскировочной сети и не снимал чёрных очков-«хамелеонов». Разве что короткие рыжеватые усы намекали на то, что прапорщик — русский.

Он командовал боевым охранением всей колонны, однако предпочитал находиться на самом опасном месте — возле сапёров. Он присоединился ко второму расчёту, который ехал во второй БМП. Расчёты уже сменились дважды: сапёры отрабатывали час — и залезали отдыхать «на броню», уступая пост. «На броне» было легче, чем в десантном отсеке БМП. В отсеке стенки и потолок раскалились от солнца, а банная жара не вытекала из приоткрытых кормовых дверей: в общем, днём машины превратились в душегубки.

Сапёры, мокрые от пота и грязные от пыли, сидели на крыше БМП, заставленной патронными ящиками. Ящики были прикручены к скобам и проушинам проволокой и служили багажниками десанту, которому в тесном отсеке не хватало пространства для вещмешков и разного снаряжения. Здесь, наверху, духота не давила на грудь, хотя людей иногда заволакивало густым дизельным выхлопом из сопла, расположенного тоже на крыше. Сапёр-вожатый даже затащил «на броню» свою собаку: снял с неё намордник, усадил рядом с собой и прижал рукой. Большая чёрно-рыжая псина тяжело дышала, вывесив язык, и косилась на незнакомых ей солдат охранения.