Ненастоящие люди

С тех самых пор, как дули форточки в классах и выставлял их педагог за дверь, то отсылая к директору, то попросту выгоняя вон, как мел поскрипывал о доску и смахивалась тряпками пыль в качестве наказаний, время делало свое дело – вершило судьбу, не задаваясь излишними вопросами, «а нужно ли то да се?», «так или иначе?». Так или иначе, Анна, а влюблена она и правда была по уши, как даже самый стеснительный парень в школе не втюрился бы в первую красавицу десятого «Б», поступила в медучилище в связке с Виктором. А Рита, о которой тут непременно стоит упомянуть, первоначально обучалась с ними в одном классе и через несколько парт сама вздыхала по Виктору, а кто, вы спросите, не вздыхал, ведь слыл он завидным и знатным парнем. Но ее здравомыслия хватило бы и на Анну, попроси она в долг, поэтому Рита, всегда точно судившая о своих целях в жизни, придерживалась их тогда и руководилась ими по сей день.

Короче говоря, ведь углубляться в подробности здесь явно не имеет смысла, ибо время это пронеслось безвозвратно, пути Анны и Риты в студенчестве разошлись, как это у многих друзей бывает, покамест Виктор, не отведав прелестей наук Гиппократа, под действием, быть может, формалина ли, хлороформа не охладел к врачеванию окончательно. И он, годам к девятнадцати-двадцати понабравшись ума и ответственности за свою жизнь, распрощался с белыми халатами, заметьте – не с Анной, и зачислился в ряды педагогического института. Знал ли Виктор точно, что хочет преподавать, или просто подыскивал себе место, кто теперь вспомнит, но он судьбой был сближен с Маргаритой, которая в то самое время уже выпускалась преподавателем и, кто бы сказать мог наверняка, что спустя еще двадцать, кажется, лет, он станет ею руководить.

Анна же, рыхлая тогда и ныне непропеченная фигура, как ни любила его, не переметнулась за Виктором и окончила обучение с отличием, хотя все в один голос твердили ей, что она не создана быть каким-либо врачом. Она им и не стала, закрепившись навек в роли медсестры. А рисуя в голове различные на их, подруги и Виктора, счет картины, Анна бесновалась: то вспыхивала в ней ревность – чувство, в котором любви, говорят, больше к себе, чем к другому, то зудели в душе разные подозрения, а то и вовсе нападала ярость. В общем, год, где Анна с Ритой дружили, чередовался с годом, где они враждовали и разбавлялся тем временем, когда все трое жили порознь друг от друга.

Одно время их корабли держались общего курса, но иной раз кто-нибудь, пусть Анна, отклонялся в сторону, скрываясь в пушистой дымке тумана, а, выныривая, устанавливал, что Маргарита, например, улегшись на другой галс, на всех парусах обогнала Виктора в стремлении или же, наоборот, он унесся в морские дали. И так вот жизнь из года в год сводила их, разводила, где бушевала вокруг, где нагоняла штиль; то дрейфовали они, словно льдины, то гнали под ветром вперед, то, сбрасывая якорь, безмолвие пережидали и затишье, пока однажды, тут в пору пропустить их основной и плодовитый период, жизнь, та еще коварная леди, не утопила Викторов фрегат. Она повредила его двигатель, ударив в самое сердце, и Анна, лет с двадцати пяти не столько лодка рядом с мужем, сколько шлюпка на его борту, спущена была на воду.

Впрочем, все это лишь сравнения, которые ничем не могли помочь Анне, которая, вырвавшись-таки из леса на шоссе и едва не угодив под машину, что, по ее собственному мнению, пустяк, еле-еле передвигала ноги. Она свернула где-то не туда, куда нужно, а вывод сей напрашивается из тех соображений, что люди верующие постоянно, даже зимой, после вечерней службы использовали дорогу через кладбище, сокращая путь в город. Едва ли это относилось к Анне, ведь отстояла она за всю жизнь службы три-четыре, не больше, хотя в каждый из вечеров, переполненных чистым церковным пением, ее уводили с собой знакомые, а порой и не слишком, женщины, провожая до города. Поэтому путь не в голове, так в подсознании хоть поверхностно должен был быть запечатлен.

На примостившейся у обочины остановке Анна влезла в автобус, где женщина-кондуктор не стала ей пробивать билет: то ли поленилась идти через весь салон (а народу в субботний вечер немало), то ли просто была в курсе событий. Директор лучшей из немногих имеющихся школ и старшая медсестра известного в городе врача. Знатная пара!

Минут пять прошло, а, может, и все десять, прежде чем одна женщина лет сорока, не младше, оторвавшись от страниц безумно, по-видимому, интересного детектива в черно-желтой обложке, видя усталость Анны, уступила ей место. Обменявшись сдвоенными фразами («садитесь-садитесь», «не надо – не надо», «прошу-прошу», «что вы – что вы, мне сейчас выходить, ну спасибо-спасибо»), они закончили рассыпаться в любезностях, и Анна, заняв нагретое, будто для нее, место, вдруг осознала свой возраст. И хотя одышка уже не сдавливала горло, лишь чуть ниже коленей покалывало ноги и едва ломило спину, но не бегать теперь по этажам и квартирам к хворающим, она думала, не заниматься без Виктора огородом, а делать только самую легкую, щадящую работу или, как любила подшучивать Маргарита, «писать мемуары».

Через несколько остановок автобус, моргнув напоследок фарами, высадил Анну там, откуда она ни разу не выезжала далее, чем за пределы города, и, не нашарив в карманах того, что еще днем называлось позапрошлогодней шубой, ключей, поплелась к Маргарите. Анна специально обогнула несколько домов, только бы не видеть свои собственные окна, потому как с ее характером запросто можно ожидать, что она, не имея возможности отпереть входную дверь, пристроится на коврике рядом и будет сидеть, пока та сама собой не раскроется, или кто-нибудь ей не поможет.

Анна и Маргарита соседствовали с рождения (дружба их завязалась еще в детском саду), одна жила в третьем доме, другая – в седьмом, их разделял только загадочный пятый, который построен был почему-то перпендикулярно этим двум и в котором изначально поселился Виктор, переехав, как ни странно, из более крупного города. Казалось бы, люди должны совершенствовать себя, улучшать и желать выбраться в свет, где их непременно выделят из толпы, что сделать удобней (не проще) в более развитом центре, а не прозябать в глуши. В местечке провинциальном, к какому относится и город Анны, темп жизни задают именно люди (не все, но многие), знакомые друг с другом в лицо или понаслышке, в столичных же кругах, пусть это иллюзия и самообман, сам город повелевает ее течением. Он в высшей степени обезличен, как это отражено в любой картине импрессионизма, и каждая группа людей уже приравнивается к толпе, а одна особь сама по себе ничего не значит. И все там большое, и нет там места ничему малому, тем более статичному. Движение.

Поэтому, что Анна, что Рита, они, довольствуясь успешной жизнью и карьерой в своем собственном, замкнутом мире, околачивались (любимое слово Виктора в его исполнении звучало по-доброму) там, где были необходимы и нужны, не стремясь попасть туда, где проку от них будет, по словам Маргариты, как от козла молока.

Но какую пользу могла принести Анна, которая, задержав дыхание, с силой вдавила кнопку звонка и, прослушав долгую трель, наконец, прибыла к Маргарите.

– А вот и она, – Рита говорила громко и отчетливо.

И не понять было: радость облегчения в ее голосе или сдержанный гнев. Она процедила слова сквозь зубы с чуть приспущенной на поджатых губах улыбкой, а затем еще раз, чтобы все расслышали, повторила.

– А вот и Анна!

В ближайшей комнате зашушукали голоса, заерзали стулья, скатерть зашелестела, и в ответ зазвенели приборы.

– Мне ключи нужны, – Анна шепотом говорила. – От квартиры.

– Проходи, пожалуйста, в зал! – Рита громко говорила. – Я сейчас подойду.

Она стащила с плеч Анны то, что еще днем звала позапрошлогодней шубкой, и подтолкнула ее вперед, после чего сама нырнула в темный, маленький коридор. Квартира Маргариты, не сильно отличающаяся от жилища Анны, разве что наличием третьей комнаты и большим порядком.

– Один большой, другой – бронзовый, – Анна лепетала вдогонку.

Как фраза не имела смысла, не славилась сочетанием слов, так и сама хозяйка ее не в тон была происходящему. Она, невысокая, с короткой, но пышной стрижкой, женщина, облаченная в не слишком черную, бетонно-угольного цвета одежду, прошла, как ей велели, в указанный зал и присела на старенький (почти наверняка позаимствованный) табурет, который, приняв на себя посетителя, слегка зашатался.

Разговоры, как Анна ни удивлялась, не выветрились с ее появлением, а даже, наоборот, загорались тут и там, обращаясь, правда, все больше к ней самой. О делах люди справились два раза, о самочувствии – три, а вопросам о настроении, как будто есть для Анны разница между ними, конца и края не было.