Ненависть и другие побочные эффекты волшебства
Шрифт:
Единственный правильный вариант был очевиден.
Я, конечно, могла бы пойти к Александрине, начать умолять ее, пытаясь переубедить, пощадить Вадима. Вот только все мои мольбы стали бы для блондинки чем-то вроде навязчивого жужжания мухи.
Слишком долго она ждала этого момента. Слишком сильно и давно мечтала убрать Вадима с дороги. Избавиться от единственного человека, который на самом деле мог помешать ей идти к своей цели.
И теперь, когда все, что еще вчера казалось таким серьезным, а сейчас вдруг стало совсем незначительным, я могла сделать только одно. Забыть о своем плане.
Полагаю,
На аккуратность было плевать. Да на все было плевать. Если честно, я даже не была уверена, захлопнула ли я за собой дверь.
Я неслась по вечернему городу, нарушая правила. Заставляя светофоры переключаться, а мешающие машины поворачивать в, вероятно, совершенно ненужные им стороны.
Плевать. На все плевать.
Все вокруг, как в тумане ровно до того момента, пока Вадим не открывает дверь.
Меня никто не остановил, я добралась без проблем, и вот теперь он стоит прямо передо мной, смотрит в глаза. А я…
А я просто бросаюсь ему на шею, прижимаюсь настолько близко, насколько это возможно.
— Все будет хорошо.
Эти слова повторяются, наверное, сотню раз. Я уже не понимаю, кто это шепчет. То ли я, то ли Вадим. Простая фраза успокаивает, разливается теплом по всему телу.
Когда я, наконец, могу оторваться от колдуна, с удивлением понимаю, что мы уже в доме. Стоим посреди гостиной и смотрим друг на друга безумными глазами.
— Все будет хорошо.
— Все будет хорошо.
Одновременно.
Теперь я просто молчу, пытаюсь что-то придумать, но в голове пустота, потому что я действительно не понимаю, что можно сделать.
Казалось, что здесь, рядом с Вадимом, решение о спасении каким-то чудесным образом само придет мне в голову, но чуда не произошло, и теперь хочется реветь, кричать от беспомощности и от осознания собственной ничтожности.
Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-то, но грубый стук во входную дверь сбивает с мысли, заставляет с ужасом посмотреть в сторону входа.
Не отрывая взгляда от дверей, слышу голос Вадима.
— Лина, что бы не случилось, слушай меня.
Киваю на автомате, но колдуну этого мало, он продолжает:
— Пообещай мне!
— Обещаю.
Желающие войти настойчивы. Сперва следует еще несколько грубых стуков, а затем дверь, распахивается, едва не слетев с петель.
Я, не шевелясь, наблюдаю за тем, как в холл входит Александрина в компании трех мужчин. Двое из них мне уже знакомы — именно они удерживали Вадима на приеме, а вот третьего я видела впервые. В отличие от Вадима, который совершенно точно был с ним знаком.
Вежливо кивнув мужчине, как будто в его дом никто и не вламывался, колдун повернулся к Александрине:
— Между прочим. Это была очень дорогая и очень любимая мной дверь. Крайне некрасиво было ее портить.
— Можешь забрать ее с собой в могилу, если она тебе так дорога. — от ледяного тона и нескрываемого ликования становится не по себе.
— Как оперативно нынче проходят слушания. — фыркает в своей манере Вадим. — А обещали позвать…
— Довольно! —
прерывает его блондинка, попутно раскрывая принесенную с собой папку. — Дело срочное, решено было действовать оперативно. Соответствующее постановление имеется.Резко перейдя на деловой тон, Александрина начинает зачитывать решение Совета Старейшин. Судя по увесистому списку нарушений, которые только предшествуют главной статье обвинения, приговор мне не понравится, ох, как не понравится.
Я крепче вцепляюсь в пальцы Вадима, которые просто не могу выпустить из рук. Как будто, если я отпущу его сейчас, больше уже никогда не смогу оказаться рядом.
В отличие от решения Совета по своему вопросу, я слушаю очень внимательно, вникаю в каждое слово, как будто от моей внимательности зависит окончательный вердикт.
И вот он звучит. Сердце пропускает ударов пять, не меньше. Ровно столько требуется для того, чтобы произнести фразу «высшая мера пресечения».
— Приговор привести в исполнение безотлагательно. — с триумфом заканчивает Александрина и поднимает на Вадима взгляд.
Тот лишь пожимает плечами.
И это все?
Нет! Недопустимо, немыслимо! Я открываю рот, чтобы возмутиться, но чужая сила тут же заставляет замолчать, и уже в следующую секунду я чувствую на себе взгляд блондинки.
— Чуть не забыла. — надув губы, говорит старейшина. — Об исполнителе…
Мне становится дурно. Ноги словно ватные. Я понимаю, к чему она ведет и начинаю мотать головой. Она не может заставить меня…
— Ангелина, ты ведь помнишь условия, на которых тебе было дано право остаться среди нас?
Задав вопрос, Александрина извлекает из все той же папочки, что держит в руках, какой-то документ и показывает его нам. Я не вижу текста, но тело все равно пронзает дрожь.
— Я, пожалуй, зачитаю. — усмехается блондинка и вновь возвращается к официальному тону.
Я уже слышала этот текст раньше. Я даже вспоминала о нем несколько минут назад, когда старейшина зачитывала приговор Вадима. Только вот в прошлый раз я даже не думала о том, что в том решении, которое, как мне казалось, сулило свободу, будет скрыт и мой собственный приговор.
— Любое постановление, принятое Советом Старейшин, не имеет права на обжалование и выполняется в обязательном порядке. В случае несоблюдения данного пункта колдунья приговаривается к высшей мере наказания.
Александрина прячет листок обратно в папку и тут же достает следующий, а я уже ничего не понимаю. Теряю связь с реальностью, мечтаю лишь о том, чтобы все это оказалось кошмарным сном. И чтобы у этой злобной блондинки, наконец, закончились эти чертовы листы.
На этот раз старейшина не читает, просто отдает мне документ, из которого следует, что из-за предшествующей инцидентам моей связи с Вадимом правильным решением будет избрать меня исполнителем наказания. Так сказать, и в напоминание о прошлых грехах, и во избежание будущих.
— Если есть какие-то вопросы, ты можешь задать их наблюдателю. Он здесь для того, чтобы протокол соблюдался беспрекословно. — бросает Александрина и указывает в сторону пожилого мужчины.
В отличие от нее, он не выглядит довольным. Часто смотрит на Вадима, но без злости, скорей устало, с долей понимания или даже сочувствия.