Ненависть и ничего, кроме любви

— Плохое настроение, Ворона? Не выспалась? — он противно щурится, но тут же продолжает, — нет, не может быть. Если бы не выспалась, это означало бы, что Фролов тебя ночью радовал перед отъездом, а ты какая-то нервная, одним словом, недотраханная.

— Я думала, ты исчерпал весь свой запас тупости, но ты продолжаешь меня удивлять! — протянула я нарочито медленно, делая вид, что мне скучно от его напрасной болтовни.

— Рыжая, а ты чего притихла? — звучит от Мартынова из-за чего Ира мгновенно напрягается, — тоже недотрах? Так ты не стесняйся, обращайся!

— Мартынов, тупость и грубость твои синонимы! — он зыркнул в мою сторону, словно молнию метнул, но меня так просто не проймешь.

— Ну что же Фирсов так не справляется, — вновь берет слово Радецкий, — не девушка, а мегера.

— Радецкий, ты боишься я тебя позабуду, поэтому пытаешься меня достать на две недели вперед?

— Какая ты догадливая. Хочу, чтобы ты думала обо мне каждую ночь до моего возвращения.

— Я не любительница смотреть ужасы перед сном! — отвечаю я с нажимом, чеканя каждое слово. Мои нервы натянулись, как струна и грозили лопнуть в любую секунду.

— Скопцова, а ты будешь обо мне вспоминать? — снова встревает Мартынов и Иру взглядом сверлит так, будто всей душой ждет от нее ответа, который Ирка априори дать ему не сможет.

— Ежедневно, Мартынов. Наверное, даже свечки в церкви ставить будет на нечаянную радость. Представляешь, приезжает автобус, а тебя там нет!

— Воронова, и не надейтесь, — усмехается Марк, — через две недели мы снова будем в строю.

— Ну может хоть мячом в голову тебе попадет, тоже радостно!

— Поверь мне, что бы там не случилось, — Марк вдруг наклоняется к самому уху, я даже чувствую его дыхание, от которого начинает сводить тело, — я всегда к тебе вернусь, — говорит он едва слышно и от его голоса у меня по позвоночнику бежит волна напряжения, и что-то сжимается в узел в районе солнечного сплетения, когда он добавляет, — отовсюду.

Я знаю, что ответить, слова уже пришли в голову, но почему-то сижу и молчу, пытаюсь говорить, но слова застревают в горле. Через неимоверные усилия я все же произношу:

— Не разбивай мои надежды так нещадно, — но это уже не то. Это поздно. Радецкий уже успел заметить мою нерешительность.

— Рыжик, а давай ты меня на прощание поцелуешь? — мне искренне хочется запустить чем-нибудь в надоедливого Мартынова. Ирка, старательно не обращающая внимание на его реплики, едва не подпрыгивает от такого бреда.

— Ради Бога, Мартынов, — кривлюсь я, лишь представив что-то подобное, — целоваться с тобой можно только по ошибке или в хмельном угаре.

— Да заткнись ты! — взрывается Егор. Ну все! Я уже открыла рот, чтобы послать нахала на все знакомые мне направления, но меня перебил совершенно незнакомый мне голос:

— Отвали от меня! — я в полнейшем неверии оборачиваюсь на Ирку, ведь голос принадлежит именно ей, — я не знаю, как разговаривать с человеком, у которого слышно, как в голове воет ветер, а все мысли связаны только с той частью, которая находится между ног, но все же скажу, а ты уж попытайся осознать: я в тебе не заинтересована. Никак! Ни видеть тебя, ни разговаривать с тобой, ни обниматься, ни целоваться я не хочу! Ты мне противен! Господи, да меня от одного вида твоего переворачивает! Оставь меня в покое!

Мартынову, как и всем свидетелям этой сцены не заметно за высокими рядами, а я-то прекрасно вижу, какой крупной дрожью трясутся Ирины ладони. Даже представить не могу насколько сложно дается такой поступок ей, которая априори не склонна к агрессии и грубости. Она затихает так же резко, как и заговорила, стоит и смотрит на опешившего и явно уязвленного Мартынова. Ира растеряна, и, по всей видимости, не знает, что делать дальше. Она словно зависла, даже не моргает. Я беру ее за клокочущую ладонь и тяну вниз на лавочку, и только после этого она перестает напоминать фарфоровую куклу.

Предвкушая ответ белобрысого придурка, особенно припоминая то, что случилось в кафе, я инстинктивно чуть отодвигаюсь вглубь ряда, подальше от парней. Но, на мое удивление, да и на удивление публики, чье внимание мы вновь завоевали, Мартынов просто разворачивается и уходит. Он молча поднимается к верхним рядам и занимает там место рядом с Мишей, который по обыкновению не учувствует в наших перепалках, а лишь молча наблюдает за всем этим безумием свысока.

Замечательно, одной проблемой стало меньше, но остается еще одна, и она прямо сейчас стоит совсем близко, хоть руку протяни и явственно ощути ее присутствие, и ухмыляется, изводя мои и без того потрепанные нервы.

— Мне тоже выступить перед публикой, чтобы ты меня в покое оставил?

— На меня это не подействует, Ворона, ты же знаешь, — и вдруг он в наглую усаживается рядом со мной, на небольшие свободное пространство, лишь чудом умещая туда свою задницу, — как же ты останешься одна на эти две недели… — тянет Марк.

— Тебя это должно волновать меньше всего.

— Если ты уже такая нервная, — даже не дослушав меня, продолжает Радецкий, — что же будет через две недели? — зачем-то слушаю его полушепот, хотя не улавливаю к чему он ведет, — будешь ли ты кидаться на людей как злая псина, — Марк делает короткую паузу, и наконец выдает то, чего и следовало ожидать изначально, — или как текущая сучка?

Мое колено вдруг пронзает тысячи крошечных иголок, когда на него опускается огненная (или мне так кажется) ладонь Марка, и тут же эти иголки покрывают все бедро от того, что его рука стремительно поползла выше, нахально сжимая каждый сантиметр, попавшийся на пути. Я вспыхнула в ту секунду, когда последний звук слетел с его губ. Стаканчик с кофе оказался в моих руках раньше, чем я проанализировала свои действия — миг и пластиковая крышка звонко падает на деревянный пол, а темно-коричневая жижа струйками стекает с волос на лицо, шею и, бывший когда-то белоснежным, джемпер, напоминая шоколадный фонтан.

— Черт, — Марк подскакивает с места и ошалело стряхивает с головы коричневую жижу. Соринки гущи плотно осели на его волосах, намертво склеиваясь с ними, — горячо же!

— Правда? — наигранно удивляюсь я, — а мне показалось, что остыл.

— Ты еще ответишь за это, — бросает мне Радецкий на прощание.

И к счастью это были последние услышанные мною от него слова на следующие две недели.

Глава 13

Две недели это много или мало? Мне вот казалось, что это безумно много, в особенности в части отдыха от надоедливого одноклассника и его дружка-придурка. Но нет, эти две недели пролетели, как один день, и вот я уже стою у корпуса института в неприличные четыре утра, и стуча зубами от пронизывающего холода, жду подъезжающий уже без малого двадцать минут автобус с нашими спортсменами. В мыслях я разумеется кляну всех и вся, ведь несколько раз у Димы уточнила где они находятся и сколько осталось ехать, и специально такси вызвала с расчетом, что ждать придется не дольше двух минут, но черт, этот никчемный автобус, как в петлю времени пропал.

На все мои сообщения Димка шлет короткое: «Подъезжаем», чем бесит меня еще сильнее. Я уже всерьез начинаю задумываться на кой черт вообще согласилась встретить друга в такую рань, ведь не хотела же, к тому же мы увидимся в институте уже утром. Среди немногочисленных встречающих — таких же умалишенных, как и я, начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. К общему упавшему настроению добавляется еще и моросящий дождь, а чертов зонт не спасает вообще, потому что вода льется как будто со всех сторон сразу.