Необитаемый город

— Конечно.

Питер семенит прочь, а Элли ведет меня дальше.

— Мы возлагали очень большие надежды на лечебницу Пауэлла, — говорит она. — Ее сотрудничество было исключительно результативным, и отчеты приходили безукоризненные. Наши собственные врачи не смогли бы добиться таких успехов.

— А что, среди тамошних докторов нет наших? — Вопрос очень опасен, но мне необходимо больше информации.

Кто знает, что со мной сделают, если узнают, что я не Ванек?

Или я все же Ванек?

— Там был охранник из наших, — поясняет Элли. — И уборщик. Николай пытался увести вас, но он… — она опускает голову, — погиб. Больница, естественно, обвиняет в этом вас, но наш человек в охране выключил камеры наблюдения, и, боюсь, никто не может точно сказать, как умер Николай. Мы полагаем, что это его рук дело.

Я недоуменно смотрю на нее:

— Его?

— Хоккеиста. Не знаю, что вам о нем известно, ведь вы были фактически изолированы от мира. Он преследует нас. Уже потеряно пятнадцать человек — все они убиты. — Элли замолкает; чувствуется, что она очень взволнована. — Мы не знаем, какими сведениями он обладает.

Опять эти убийства. Но ее рассказ не согласуется с тем, что говорил фэбээровец.

— Вы сказали, пятнадцать жертв. — Она кивает. — Агент ФБР упоминал, что убитых было десять.

— Пятерых они так и не обнаружили, — поясняет Элли. — Мы сумели найти их раньше полиции и спрятали тела здесь. Естественно, в наших интересах, чтобы расследование было сведено к минимуму.

— Естественно. — Похоже, она не считает меня убийцей, но нужно выведать больше. — ФБР считает, что за этими убийствами стоите вы.

— Я? — переспрашивает она.

— Все вы. — Обвожу взглядом дома. — Согласно их версии — если верить тому человеку, который беседовал со мной, — вы сами убиваете этих людей. Устраняете отступников.

Она смеется:

— И вы не врезали ему по физиономии?

Конечно, версия не выдерживает критики — в секте нет инакомыслящих, потому что мозги ее членов в буквальном смысле заменены. Если не считать меня, разумеется.

— Похоже, вы недооцениваете мое здравомыслие, — с усмешкой отвечаю я.

— Уверяю вас, доктор, мы не настолько отошли от ваших планов, чтобы убивать самих себя. Плоть слаба, как говорится, но мы пока остаемся ее хозяевами.

Я киваю, пытаясь вникнуть в смысл ее слов. «Плоть слаба, но мы пока остаемся ее хозяевами». Это некая основополагающая религиозная догма или нечто большее? Если они не плоть, то что же? Меняю тактику.

— Убийца когда-нибудь приходил сюда?

— Пытался. По крайней мере, мы думаем, это был он. За тридцать с лишним лет здесь побывало немало сердитых родителей, юных проказников и даже воров — все пытались проникнуть в лагерь. Каждые год-два на территорию пробираются пьяницы. У трех журналистов хватило глупости присоединиться к нам — они надеялись сделать сенсационный репортаж. — Показывает на женщину у передней двери дома, которая «подметает» землю длинной палкой без швабры. — Вот эта — последняя. Не со всеми получалось так легко.

Я на ходу разглядываю женщину — она все метет и метет. В темноте это не более чем силуэт, но Элли сворачивает, и я мельком вижу женщину в профиль.

— Она беременна.

Элли кивает:

— Большинство из нас беременны. Третий этап вашего Плана оказался гораздо успешнее остальных. — Мы сворачиваем за угол, и она показывает на центральное строение. — Это ясли, но сейчас нет времени осматривать их. Прошу сюда.

Она указывает на большой дом. Через дверь внутрь проходит группа безликих молельцев. Я оглядываюсь на ясли. Целое здание детей, родившихся здесь. Сколько их?

Как давно это началось?

Она обещает показать ясли позднее; не устраивать же по этому поводу сцену. Нельзя вызывать подозрений, иначе вообще ничего не узнаю. Поворачиваюсь к лестнице и вижу еще один дом — меньше, чем другие, и старее. Приземистое фермерское жилище в центре и без того несуразного города. Замираю на месте:

— Я знаю этот дом.

— Что? — спрашивает Элли. Она прослеживает направление моего взгляда. — Ах да — Дом.

— Я видел его в сотнях газет и книг, — говорю словно себе самому. — Одна и та же фотография снова и снова. Это дом Милоша Черни.

— Черни, — говорит она, растягивая звуки, словно смакуя их. Подходит ко мне поближе. — Не только Черни. Всех нас. Вы тоже были там.

— Конечно. — Бросаю на нее взгляд и понимаю, что она наблюдает, даже не глядя на меня; чувствую, что все ее внимание сосредоточено на мне. — Просто дело в том, что Черни… — Я не знаю, как закончить. Не расплачусь ли? Не выдам ли себя?

— Сколько вы помните на самом деле? — спрашивает Элли. — Сколько в вас от Ванека и сколько от Майкла?

Удивленно смотрю на нее — имя Майкла звучит в первый раз с того момента, как я оказался в лагере. Качаю головой, пытаясь найти наилучший ответ.

— Майкла нет, — произношу наконец. — Но я долгие годы находился в его голове. Некоторые вещи вызывают определенные ассоциации… Мне не всегда легко удается определять, какая личность их породила.

Элли продолжает молча наблюдать. Смотрю на нее, представляю ее глаза — глаза Люси, как мне думается, только старше и жестче. Она хочет что-то сказать, но между нами появляется другая женщина.

— Доктор Ванек! Как замечательно, что вы здесь!

Я улыбаюсь:

— Возвращаться приятно.

Она стоит и чего-то ждет.

— Вы меня не узнаете?

— Я… — Узнаю, так же как узнал Элли и Николая, но не помню, где и когда видел ее. Ответить «да» и попытаться изобразить какие-то чувства? Использовать тот же предлог — будто не все воспоминания вернулись ко мне? Элли вроде бы проявила подозрительность, когда я сказал об этом. — Столько времени прошло.

— Арлин. — Она прикасается к моей руке, от нее исходит тепло. — Арлин Миллер. Мы вместе были в первой группе.

Имя знакомое; я вспоминаю, что видел его в криминальных вестях, в газетной статье, в списке ФБР.

— Вы были среди других детей, — говорю я, — родились здесь, как… — с языка чуть не срывается «я», — как Майкл двадцать лет назад.

Улыбки у нее нет, но она рада — та же самая безжизненная радость, что и у Элли. Нет, не безжизненная; не совсем безжизненная. Арлин воспринимает вещи теплее, чем Элли.

— Заходите. — Элли легонько подталкивает нас к двери. — Пора начинать встречу.

Поднимаюсь по лестнице и вхожу внутрь, бросая напоследок взгляд на дом Черни. Почему эти люди так хорошо знают меня и в то же время совсем не знают? Я в последний раз видел Арлин, когда мне было три месяца. Она никоим образом не могла меня запомнить — ни как Майкла, ни как Амброуза Ванека. И тем не менее помнит. Получается, то, что заместило настоящую Арлин, помнит то, что заместило меня.