Необычайные приключения на волжском пароходе
Шрифт:
– Портфель?
– Тише вы, господи. Нате...
Ливеровский выхватил у нее портфель:
– Не открывали?
– Ломая ногти, отомкнул замочек, засунул руку внутрь. Пошарил. Вытащил лист бумаги.
– Что такое?
– Подскочил к электрической лампочке, где крутилась ночная мошкара.
– Чистый лист бумаги? (Перевернул.) Ага... Так и думал... Подписано-Гусев. (Торопливо читает:) "Этот портфель был положен в моей каюте около раскрытого окна и через ручку привязан ниткой к кровати, концы нитки запечатаны в присутствии двух свидетелей. Таким образом, господин вице-консул, кража этого
Ливеровский протянул портфель Шуре:
– Вы-дура: нельзя было рвать нитку; положите портфель на место.
Шура поняла одно: обругали. Вытаращилась, обиделась:
– Я извиняюсь, между нами ничего еще не было, и вы уже ругаетесь...
– Портфель на место, сама-в каюту, и -молчать как рыба!..
Он кинулся к окну миссис Ребус. Шура схватила его за рукав:
– Насчет заграницы... Как же, слушайте?
– Задушу и выкину за борт... Спасайся... Бегом... Жест его настолько был выразителен, что Шура молча замахала рукой, пустилась бежать,.. Ливеровский стукнул в окно миссис Ребус: - Алло... Что с негром?
Жалюзи сейчас же отодвинулись. Каюта была освещена. Негр неловко сидел на стуле, - голова запрокинута, лицо закрыто ватой.
– Ликвидировали?
– прошептал Ливеровский.
Эсфирь высунулась, - жадно вдыхая ночной ветер. Ладонями потерла виски, провела по глазам, приводя лицо в порядок...
– Что - убит?
– Нет, - сказала Эсфирь хриповато.
– Хлороформ...
– Напрасно было... Оригинал рукописи он передал профессору, а копия у Гусева.
– Скоро вы кончите с ними?
– Жду, - через несколько минут будет перекат, - мелкое место... Нужно, чтобы Хренов и Бахвалов могли все-таки спастись вплавь... Значит, негра брать живым не хотите?
– Он этого не хочет.
– Та-ак...
Эсфирь - с мрачной яростью: - Повторилась забавная история с прекрасным Иосифом! (Она покосилась на завалившееся на стуле тело Хопкинсона.) О глупец... О мерзавец... Я сделала все, что в женских силах...
– Почти нежно: - Нулу-Нулу должен умереть...
– Пока держите его под наркозом... Когда начнется суматоха, выкинем его в воду, не так тяжел.
– А если нам помешают?
– Тогда вы его разбудите... Вас-то он не выдаст... Влюблен же со всеми африканскими страстями...
Как от пощечины, Эсфирь вытянулась, носик - все вытянулось у нее:
– Кто вам дал смелость так разговаривать со мной?!
Короткими свистками пароход стал вызывать на нос матроса- промерить глубину. Долетел голос: "Есть наметка"...
– Это перекат, - Ливеровский отскочил от окна.
– Готовьтесь, миссис Эсфирь... Бегу вниз...
В буфете цыганки пили вино и гладили по щекам профессора Родионова. Цыган с профессионально-загадочной улыбкой, склонясь над гитарой, перебирал струны.
Педоти спал за столом. Мистер Лимм, тараща глаза, слушал Хиврина:
– Понимаешь, мистер, у меня странный психоз: одновременно я люблю пять женщин, куда там - больше. Так, я пошел к доктору...
Лимм, едва ворочая языком: - Что же тебе сказал доктор?
– Доктор сказал: валяйте... Чудак какой-то... А ты знаешь - как меня любят в Эсесер? Как-то за ужином
один нэпман в экстазе вынул вставной глаз и по - дарил мне: больше, говорит, у меня ничего не осталось...– Я с ума сойду в этой стране, - с большим трудом выговорил Лимм.
Профессор вдруг вскочил, потянул за собой одну из цыганок, глядя не на нее, а куда-то в неопределенность расширенными глазами:
– Понял! Я понял Нину, я понял себя! Человека надо заслужить! Чем заслужить?
– ты спросишь, цыганка... Интенсивным половым влечением, ответили вы... Бррр... Нет... Неутомимым желанием стать вместе с этим человеком более совершенным, более совершенным орудием творчества... Любить ее трудовые руки, любить ее светлый ум... Пусти, я должен ей сказать это... Впрочем, я ничего не скажу... Пой, пой мне, степная красавица... Под твои песни плакали великие поэты... Я нашел путь к человеку!
Цыган перебрал струны, махнул грифом гитары, цыганка повела плечами, запела диким низким голосом... В буфет вбежал Гусев:
– Все - наверх!
– крикнул он резко.
– Тащите американцев, не медлите ни минуты!.. Кончай бузу!..
Раздались короткие свистки парохода, вызывающие матроса с наметкой на нос. И сейчас же послышалось приближение толпы. Гусев оторвал профессора от цыганки и, толкая к выходу:
– Спасай рукопись, спасай жизнь!..
Первыми в буфет ворвались взлохмаченный мужик, бывший дьякон, губастый парень и двое-трое пьяных... В глубине мелькнули настороженные лица Хренова и Бахвалова... Нападавшие бросились молча... Зазвенело стекло...
Командный голос Хренова: - Этих двоих... Бей!
На плечах Гусева повисло двое. Он пошатнулся. Профессор исчез в свалке. Слышались грузные удары кулаков, сопение. Полетели бутылки со столов, Хиврин в панике полез на стойку:
– Я же враг, враг... В бога верю!
Враз завизжали цыганки так страшно, будто обеим всадили по сапожному ножу в живот. Через прилавок перемахнул Ливеровский и заслонил собой американцев; на лице, напряженном и страшном, застыла улыбка игрока, поставившего на карту все... Захрипел голос заросшего мужика:
– Дай вдарю, дай вдарю...
Клубок тел, машущих кулаков выкатился из буфета и с двух сторон в свалку кинулись с ножами Хренов и Бахвалов. Грохнул выстрел, другой. Вся куча тел исчезла в темноте за ящиками.
Лимм и Педоти, готовые сдаться, помахивали носовыми платками. Лицо Ливеровского при каждом выстреле искажалось мучительной гримасой... Сквозь зубы:
– Сволочь!
– и, нагнув голову, кинулся из буфетной туда, где все громче раздавались удары, вскрики.
– Неужели началось?
– вопил Хиврин...
...Куча дерущихся прокатилась по узкому переходу четвертого класса; повсюду мелькали испуганные лица пассажиров. Набатно звонил колокол. Пароход давал тревожные свистки. Из-за ящиков метнулось со взъерошенными усами лицо капитана; оно кричало:
– Воду, воду! Давай!
Рабочий и колхозник подтаскивали пожарную шлангу.
Защелкала струя воды. Из клубка дерущихся как пробка выскочил Гусев, вскарабкался на кучу ящиков, за ним - со вспухшими лицами - Хренов и Бахвалов... В секунду все трое исчезли по ту сторону ящиков. Ливеровский с поднятыми руками закричал: