Необыкновенное лето

Рагозин внезапно замедлил шаг. Недурное начало! Вот он уже не поехал в Затон, бросил занятия на службе и носится по городу в поисках какой-то чепухи. Что он скажет Ване? Знаешь, дружище, я сегодня махнул рукой на свой общественный долг. Я так тебе рад, что мне, ей-богу, не до работы. Значит, если очень рад, – спросит сын, – можно наплевать на обязанности, правда?

Петра Петровича так смутила эта мысль, словно её действительно высказал Ваня. Но ведь это же исключение, – подумал он. Первый раз за целую жизнь! Упущенное будет наверстано с лик-вой. Работа как стояла, так и стоит у Рагозина на первом месте.

Он свернул за угол, решив предупредить на службе, что задержится ещё часок-другой.

У самого крыльца шедший впереди, немного неуклюжий (как показалось) человек вдруг упал. Поднимался он тяжеловато, и Рагозин помог ему.

– Благодарю вас, ничего. Поскользнулся на арбузной корочке. Вон раздавленная корочка.

– Ушиблись?

– Пустяки. Немного, локоть, – сказал прохожий, отряхивая запачканный белый китель.

Он любезно взглянул на Рагозина и отступил.

– Удивительный случай! Я иду именно к вам. Здравствуйте, товарищ Рагозин.

Пётр Петрович узнал Ознобишина.

– По какому делу? Я, извините, занят.

– По личному делу. Много времени не отниму. Если угодно – даже здесь, в сторонке от подъезда.

– По вашему делу?

– Нет, по вашему, – произнёс Ознобишин доверительно.

– По моему?

Они отошли от крыльца и медленно двинулись вдоль палисадника.

– Только, пожалуйста, поскорее.

– В двух словах. Я очень признателен за внимание, с которым вы отнеслись ко мне и устранили недоразумение, весьма для меня щекотливое.

– Вы ведь бывший прокурор?

– Если бы так, – улыбнулся Ознобишин, – вряд ли я сейчас беседовал бы с вами… то есть на улице. Я именно хотел вас поблагодарить, что вы проявили терпение разобраться и снять с меня подозрения насчёт моего прошлого.

– В чем же моё дело?

– Вы прямо тогда не высказали, но я понял, что вам крайне было бы ценно установить участь вашей супруги и, более того, вопрос – родился ли у неё ребёнок и существует ли он.

– Так, так, – сказал Рагозин, приостанавливаясь.

– Я тогда не осмелился предложить вам услугу, но дал себе слово употребить все силы, чтобы быть вам полезным.

– И что же?

– И мне удалось, после кропотливых поисков, напасть на документ, который проливает свет, правда, на трагические обстоятельства, но одновременно даёт в руки шанс некоторого счастливого оборота. Документ теперь доступен, вы можете его получить.

– Где?

– В архиве.

– Что это такое?

– К несчастью, это подтверждение, что супруга ваша скончалась в тюрьме. Указывается и место погребения.

– Да?

– Да. Но, вместе с тем, документом устанавливается, что она скончалась от родов и, таким образом, что у вас… осторожность требует допустить, во всяком случае, был ребёнок.

– Вон что, – сказал Рагозин.

– Так или иначе, но я могу уверенно сказать, что след вашего ребёнка мною найден.

– Да что вы?! И куда же след ведёт?

– Это требует ещё известных усилий, которые я с радостью приложу, если вы окажете мне поддержку.

– Поддержку в чём?

– В дальнейших розысках.

– Но если окажу, вы уж, конечно, наверняка отыщете след?

– Безусловно! – воскликнул Ознобишин почти вдохновенно. – Это для меня прямо-таки дело чести! Я начну с тюремных архивов, с года рождения ребёнка.

– А если я скажу вам, что след приведёт вас ко мне на квартиру?

– На какую квартиру?

– На которой я проживаю вместе с сыном.

– Вместе… Вы отыскали своего…

Ознобишин даже как будто испугался. Свежих красок лицо его поблекло, он немного вскинул руки, осторожно потёр ушибленный локоть, но тут же устремился всем корпусом к Рагозину, освобожденно дохнув на него:

– Поздравляю, поздравляю ото всей души! Неужели возможно? Сын с вами? Тот, который…

– Вот так-то, – прервал Рагозин. – А из каких соображений вы, собственно, стараетесь? Можно спросить?

– То есть… Исключительно из доброго намерения быть вам полезным. Отблагодарить.

– Благодарить меня не за что.

– Я был бы счастлив вам просто услужить.

– Услужить мне не просто. Я услуг не принимаю.

Рагозин приложил руку к виску, откланиваясь, и пошёл к подъезду, но на ходу обернулся, сказал с усмешкой:

– Поскользнулись… на корочке!

Он взбегал по лестнице, когда был остановлен одним из сотрудников своего отдела:

– Вы заходили в комитет? За вами присылали.

Не подымаясь к себе в кабинет, он направился коридорами в конец первого этажа.

Тот член бюро комитета, с которым он спорил, разбираясь в толковании письма Ленина, встретил его лёгким кивком и сказал:

– Ну, твоё желание исполнено. Есть решение направить тебя на военную работу. Ты назначен в Волжскую флотилию комиссаром дивизиона. Обстановка на судах тебе немножко знакома.

– Немножко знакома, – ответил Рагозин, опускаясь на стул. – Когда я должен направиться?

– Позвони сейчас военкому. В дивизионе заболел комиссар, ты его заменишь. Выступление, наверно, завтра.

– Завтра?

Рагозин помедлил немного и отвёл взгляд в сторону.

– Как же с моим отделом?

– Что тебя заботит? Сдашь дела заместителю.

– За несколько часов?

– Не знаю. Может – за несколько минут. Белые у Лесного Карамыша.

– Ну, счастливо оставаться, – сказал Рагозин, тяжело поднявшись.

– Ты будто недоволен?

– С чего ты взял?

– Тогда желаю тебе… Благополучно…

Они пожали друг другу руки.

Рагозин позвонил военному комиссару, узнал, что должен немедленно прибыть к нему для получения бумаг, и послал за своей пролёткой.

Он велел ехать домой.

Входя к себе в комнату, он растворил дверь нарочно шумнее, чтобы разбудить Ваню. Одеяло, которым он перед уходом занавесил окно, было опущено и висело на одном гвозде. Матрас был пуст, скомканная простыня откинута на пол.