Необыкновенный кот и его обычный хозяин. История любви
Шрифт:
Прочитав это, я начал беспокоиться. Я еще не настолько далеко зашел. Но если мы с Синди отправлялись поужинать и засиживались в ресторане после девяти часов, я немного нервничал.
— В чем дело? — спрашивала она.
— Ничего, все в порядке, — отвечал я, бросая взволнованные взгляды на часы.
— Что случилось? — Ей становилось любопытно. — Тебе не сидится. Ты начинаешь ерзать, только если что-то не так.
— Все в порядке. Правда. Я просто немного устал.
— Хочешь уйти?
— Нет, что ты. Ни в коем случае. Со мной все хорошо. Давай еще посидим.
Через пять минут я толкал ее под столом и шептал:
— Может, теперь мы пойдем?
И, к ее полному замешательству и досаде, мы уходили.
Добравшись до моей квартиры, мы всегда заставали Нортона стоящим за дверью и уставшим. Я хватал его на руки, гладил,
После парочки таких недель Синди сообразила, в чем дело. Она достала с полки «Естественную природу кошек» и выбросила ее в мусорное ведро. А также запретила мне что-либо читать еще или узнавать про кошек. Она решила, что это опасно.
Но семя уже дало свои ростки, а все эти истории с хищником явились последней каплей. Я стал подумывать, что Нортона следует брать с собой всегда и везде, когда это возможно. Тогда мне было бы гораздо спокойнее, тем более что ему понравится ходить повсюду за своим папочкой, чем целый день слоняться по квартире. Во время коротких путешествий в кармане все было отлично. Почему бы не попробовать более длительные экскурсии?
Синди не поддержала меня, как я надеялся. Заявила, что я сумасшедший.
— Ты не сможешь повсюду возить своего кота! — воскликнула она.
— Я ему нравлюсь. Он спокойный. Он замечательно добирается до твоего дома. В чем проблема?
— Проблема в том, что Нортон кот. Коты не любят подобное.
— Нортон любит.
— Он котенок. Он согласится на все, что угодно. Но когда подрастет, то возненавидит это.
— Мне кажется, он будет только за.
— Ничего не получится, — возразила Синди.
— Что ж, я все-таки попробую. Я его люблю, хочу быть рядом с ним. Не вижу причины, почему он может отказаться находиться рядом со мной.
К тому же у меня на примете было местечко, которое Нортон с удовольствием посетит, Файер-Айленд находится от Манхэттена в часе езды на машине или электричке. И как вы помните, каждое лето я снимал дом в городке Фейр-Харбор. Это был чудесный маленький гостевой домик, выкрашенный в небесно-голубой цвет; в нем одна уютно обставленная комната, небольшая встроенная в нишу кухонька и спаленка под самой крышей. Имелась и уютная терраска, которую я с большим трудом заставлял себя покинуть, хотя берег находился в пятнадцати метрах. Сам остров был примерно сорок два километра в длину и два квартала в ширину от залива до пляжа. Здесь располагалось множество различных небольших общин, у каждой из которых имелись свои правила и образ жизни. Правила варьировались от «Нельзя есть у всех на виду» в одной особенно многолюдной общине и «Не разжигать костров на пляже» в общине, придерживающейся соблюдения особых предосторожностей, до «Посадка гидросамолетов толстосумов запрещена, или мы отстрелим вам голову» в общине рабочих. А образ жизни — от «Необузданные, разведенные и гетеросексуальные манхэттенцы, отплясывающие ночь напролет на дискотеке в отчаянной попытке найти себе пару на новогодний вечер» и «Занудной просьбы не давать моему дому забавных прозвищ — я здесь, чтобы отдохнуть, а не вести разговоры с незнакомцами» до «Если вы не гей и хотя бы раза три не брали в видеопрокате „Музыку не остановить“, то даже не утруждайте себя тем, чтобы сходить на берег». Я принадлежал к общине «Занудная просьба и т. д. и т. п.», и меня вполне это устраивало. Более того, я считал это почти раем. Тут был один ресторан, в котором я обедал один раз за лето, маленький продуктовый магазин, где я бывал, пожалуй, слишком часто, и дешевый магазинчик, управляемый женщиной, когда-то танцевавшей в легендарном синхронном балете «Рокеттс» (Она вскидывала ножку еще в то время, когда вышел первый фильм с Брандо «Мужчины».) Меня окружало множество милых семейств с чудесными ребятишками. Но самое замечательное, что на Файер-Айленде были запрещены автомобили. Если вам не хочется ходить пешком, можно воспользоваться велосипедом. Если вам не хочется ни того, ни другого, можете сидеть под солнцем и слушать плеск волн. Казалось, что время просто забыло про это место с его тротуарами, водным такси и каждый-знает-каждого. Но самое главное, здесь безопасно. Файер-Айленд заставляет вас поверить, что ничего плохого тут не случится, во всяком случае, ничего хуже разбитых коленок, если вы ребенок, или, если вы взрослый,
перебравший с выпивкой на вечеринке, оказаться в постели с толстушкой по имени Наоми. Вот почему я посчитал это идеальным местом для первой экскурсии Нортона.Когда Синди поняла, что я настроен серьезно и не оставлю своего кота в одиночестве на уик-энд, то решила попробовать это с Марло. Она не хотела, чтобы он вырос с ощущением заброшенного приемного ребенка.
Для нашей первой семейной поездки мы заказали фургон «У Томми». Он подбирает вас и множество других молодых и энергичных «борцов за место под солнцем», жаждущих — и кричащих об этом во все горло — покинуть город на Манхэттене, и высаживает у парома Файер-Айленда. Мы купили обычный пластиковый контейнер для перевозки животных с металлическими прутьями наверху. Поскольку коты были маленькими, мы решили, что им обоим будет в нем просторно.
Мы встретили фургон на пересечении Пятьдесят третьей и Пятой авеню, погрузили свои сумки и забрались внутрь сами, попытавшись устроиться с комфортом. Контейнер с котами я поставил себе на колени.
Через пятнадцать минут я решил, что неудобно лежать, свернувшись внутри портативной тюрьмы для животных, поэтому слегка приоткрыл контейнер и сунул в него руку, желая ободряюще погладить обоих парней. Марло не отреагировал. Он зарылся носом в угол и изо всех сил старался притвориться, будто уже три недели находится в коме. Однако Нортон быстро потянулся к моим пальцам и принялся их подталкивать снизу вверх. Я погладил его, но стоило Синди отвернуться, чтобы с ужасом посмотреть на пару висящих золотых сережек с написанными на них телефонными номерами — три номера на левом и четыре на правом ухе; полагаю, у владелицы этих серег на теле есть место, о котором мне не хотелось бы знать, где она вытатуировала телефонный код района, — как я вытащил Нортона из контейнера.
Кот благодарно посмотрел на меня и мяукнул. На звук повернулась Синди. Увидев у меня на коленях котенка, она закатила глаза.
— Понимаю… — Я притворился, что поддерживаю ее жестокий подход к путешествию питомцев. — Но он выглядел таким несчастным…
— Он не был несчастен, — возразила она. — Он кот. Это ты был несчастен, потому что не мог держать его на руках.
Я взглянул на Нортона, который свернулся калачиком на моих коленях, и кивнул Синди, соглашаясь, что она права в своей оценке.
— Хотя бы передвинь руку, — посоветовала она. — Вряд ли тебе удобно так сидеть.
— Я в порядке.
— Тебе удобно?
— Не очень… Но…
— Что «но»?
— Но похоже, Нортону очень удобно.
— Полагаю, что я совершила ошибку.
Остальная часть поездки прошла, как и было запланировано. Марло забился в контейнер, всеми силами изображая Хелен Келлер, [12]а Нортон постепенно взобрался мне на плечо, откуда обозревал проносившиеся мимо окрестности вдоль шоссе.
Больше всего в его позиции на моем плече мне нравилось, что Нортону даже в голову не приходило, что он не может отпихнуть меня или занять столько места, сколько хочется. Он был там, где ему хотелось быть, там, частью чего он являлся. И я с ним соглашался. Это справедливо. Котик был крохой, его таскали повсюду вопреки его желанию, он не имел ни малейшего понятия, куда он едет и зачем. И если ему хотелось куда-то сесть и иметь хотя бы хороший обзор, разве я имел право возражать? Я чувствовал — и, по-моему, это один из тех виртуозных трюков, который умудряются проделывать кошки, — что мне оказывается великая честь тем, что он выбрал меня в качестве своей удобной мебели.
На самом деле я не только не жаловался, я зачарованно наблюдал за Нортоном во время его первой поездки в фургоне. Почти час он провел за тем, что смотрел в окно, протиснувшись вперед, вытянув шею и уперев нос в стекло. Что-то снаружи заворожило его, но я не мог определить, что именно. Иногда он переводил на меня взгляд, в котором читалось множество вопросов. Он смотрел на меня до тех пор, пока я не начинал чувствовать себя невежественным и не принимался шепотом его спрашивать: «Ну что? Что ты хочешь узнать? Скажи мне!» Когда становилось ясно, что я не в силах помочь Нортону, он снова отворачивался к окну и продолжал свое наблюдение. Но для Нортона это не было праздным способом убить время. Он не просто таращился. Его взгляд был настороженным и постоянно перемещался, он крутил головой, точно отслеживал быстрый обмен ударами от одной задней линии до другой в захватывающем теннисном матче.