Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография
Шрифт:
Однако Карнап развил лишь систему, приписывающую нулевую вероятность всем универсальным законам [248] : и хотя Хинтик-ка (и другие) с тех пор развили системы, приписывающие универсальным утверждениям вероятности, отличные от нуля, нет сомнений, что применимость этих систем существенно ограничена очень бедными языками, в которых не могут быть сформулированы даже примитивные естественнонаучные теории. Более того, они ограничены случаями, когда в любой момент времени в наличии имеется лишь конечное число теорий [249] . (Но это не мешает этим системам быть пугающе сложными.) В любом случае, мне кажется, что универсальным законам — которых на практике всегда бесконечно много — следует всегда приписывать нулевую «вероятность» (в смысле исчисления вероятностей), хотя их степень подкрепления может быть больше нуля. И если мы примем новую систему — систему, которая приписывает некоторым законам вероятность, скажем, 0,7 — что мы тогда выиграем? Говорит ли нам это, что закон имеет хорошую или плохую индуктивную поддержку? Никоим образом; все, о чем это говорит, состоит в том, что, в соответствии с некоей (большей частью произвольной) новой системой — неважно какой — мы должны верить в закон со степенью веры, равной 0,7, если
248
248 О «подтверждении примером» Карнапа см. мою «Предположения и опровержения» [1963(a)], с. 282 и далее. То, что Карнап называет «подтверждением примером» закона (универсальной гипотезы) фактически равняется степени подтверждения (или вероятности) следующего примера закона; а она приближается к 1/2 или 0,99, если относительная частота благоприятных примеров приближается к 1/2 или 0,99, соответственно. Следовательно, закон, опровергаемый каждым вторым примером (или каждым сотым примером), имеет степень подтверждения примером, приближающуюся к 1/2 или 0,99, что абсурдно. Я разъяснял это сначала в [1934(b)], с. 191, а затем в [1959(a)], с. 257, задолго до того, как Карнап задумался о подтверждении примером, обсуждая различные возможности приписывания «вероятности» гипотезе; и там я сказал, что это следствие является «опустошительным» для идеи вероятности. Я озадачен ответом на это Карнапа в книге Lakatos, ed., Problem of Inductive Logic, c. 309 и далее (см. примеч. 41 выше). Там Карнап говорит о подтверждении примером, что его численное значение «является… важной характеристикой закона. В примере Поппера, закон, которому в среднем удовлетворяет половина примеров, имеет, согласно моему определению, вероятность не 1/2, как ошибочно полагает Поппер, а 0». Однако, несмотря на обстоятельство, что Карнап и я оба называем «вероятностью 0», также имеет место и то, что Карнап называет «подтверждением примером», равным 1/2, а это и было темой дискуссии (даже несмотря на то, что в 1934 году, критикуя функцию, которую Карнап позднее назвал «подтверждением примером», я использовал термин «вероятность»).
249
249 Я выражаю признательность Дэвиду Миллеру за то, что он обратил мое внимание на эту особенность всех систем Хинтикки. Первой статьей Яаакко Хинтикки на эту тему была «Towards а Theory of Inductive Generalization», в сборнике Logic, Methodology and Philosophy of Science, ed. By Yehoshua Bar-Hillel (Amsterdam: North-Holland Publishing Co., 1964), том II, c. 274–288. Полные ссылки можно найти в книге Risto Hilpinen, «Rules of Acceptance and Inductive Logic», Acta Philosophica Fennica, 21, (1968).
250
250 В соответствии с воззрениями Карнапа приблизительно в 1949–1956 гг. (по крайней мере), индуктивная логика является аналитически истинной. Но если это так, то я не могу понять, каким образом якобы рациональная степень веры может претерпеть такие радикальные изменения от 0 (сильнейшее недоверие) до 0,7 (среднее доверие). Согласно последним теориям Карнапа, «индуктивная интуиция» выступает в качестве третейского судьи. Я уже приводил доводы, которые показывают, насколько безответственен и предвзят этот судья; см. мою [1968(i)], особенно с. 297–303.
Разумных правил индуктивного вывода не существует. (По-видимому, это было понято индуктивистом Нельсоном Гудменом) [251] . Лучшее правило, которое я сумел выжать из всего моего знакомства с индуктивистской литературой, выглядит так: «Будущее, похоже, будет не очень отличаться от прошлого».
Конечно, это правило, которое всякий применяет на практике и которое мы должны принять теоретически, если мы являемся реалистами (а мне кажется, что мы все ими являемся, кто бы что ни говорил). Это правило, однако, так расплывчато, что вряд ли может быть интересным. Но несмотря на всю свою расплывчатость, это правило предполагает очень многое, во всяком случае гораздо более того, что мы (а потому и любое индуктивное правило) должны предполагать до формирования теории, потому что оно предполагает теорию времени.
251
251 Ср. Fact, Fiction and Forecast, с. 65 (см. примеч. 228 выше).
Но все это и следовало ожидать. Раз не может быть ни свободных от теорий наблюдений, ни свободного от теорий языка, то не может быть и свободных от теорий принципов или правил индукции, правил и принципов, на которых должны базироваться все теории.
Таким образом, индукция — это миф. Никакой «индуктивной логики» не существует. И хотя существует «логическая» интерпретация исчисления вероятностей, хороших оснований предполагать, что эта «обобщенная логика» (как ее можно было бы назвать) является системой «индуктивной логики», нет [252] .
252
252 См. [1968(i)]. О моей положительной теории подкрепления см. конец раздела 20 выше, а также конец раздела 33, особенно примеч. 260 и текст.
И не стоит горевать, что индукции не существует: мы, кажется, хорошо обходились без нее — с теориями, которые являются смелыми догадками, которые мы критикуем и проверяем со всей суровостью и изобретательностью, на какие только способны.
Конечно, если в этом состоит хорошая практика — успешная практика, — то Гудмен и другие могут сказать, что это «индуктивно верное» правило индукции. Но моя главная идея состоит в том, что эта практика хороша не потому, что она успешна, надежна или что там еще, а потому, что эта практика говорит нам, что она может привести к ошибке, и потому заставляет нас осознавать необходимость искать эти ошибки и пытаться их устранить.
33. Метафизические исследовательские программы
После публикации «Открытого общества» в 1945 году моя жена указала мне на то, что эта книга не представляет мои центральные философские интересы, потому что я никогда не был по преимуществу политическим философом. На самом деле я как раз и заявил об этом в Предисловии; но ее не удовлетворила ни эта оговорка, ни мой последующий возврат к старым интересам, теории научного знания. Она указала мне, что моя Logik der Forschung уже давно стала недоступной
и почти забытой и что поскольку я ссылаюсь на ее результаты в моих новых работах, возникла острая необходимость перевести ее на английский язык. Я был почти с ней согласен, но без ее постоянных напоминаний на протяжении многих лет я бы оставил это дело; однако даже так прошло еще четырнадцать лет, прежде чем The Logic of Scientific Discovery была опубликована (в 1959 году), и еще семь лет до второго немецкого издания Logik der Forschung.В течение этих лет у меня постоянно накапливались работы, которые я намеревался поместить в сопроводительном томе к The Logic of Scientific Discovery, и примерно в 1952 году я решил назвать этот том «Послесловие: 20 лет спустя», надеясь, что он выйдет в 1954 году.
Я послал его в типографию в 1956 году вместе с (английской) рукописью «Логики научного открытия» и получил корректуру обоих томов в начале 1957 года. Чтение корректуры обернулось кошмаром. Я смог закончить только первый том, который вышел в 1959 году, и после этого мне пришлось делать операции на обоих глазах. После этого я еще некоторое время не мог начать читать корректуру, и в результате «Послесловие» (под редакцией профессора Бартли) вышло только в 1982-83 гг., за исключением одного или двух отрывков, опубликованных ранее [253] . Конечно, после 1957 года я давал его читать студентам.
253
253 См. [1957(i)] и [1969(к)], теперь перепечатанные как глава 5 [1972(a)], и [1957(1)].
В этом «Послесловии» я пересматривал и развивал основные проблемы, обсуждавшиеся в Logik der Forschung. Например, я подчеркивал, что я отказался от всех попыток оправдания теорий и что на место оправдания я поставил критицизм [254] : мы никогда не можем оправдать теорию. Но иногда, принимая во внимание состояние процесса критического обсуждения, мы можем «оправдать» (в другом смысле) наше предпочтение какой-нибудь теории перед другими, потому что эта теория лучше выдерживает критику, чем ее соперницы. На это можно было бы возразить, что критик всегда должен оправдывать свою собственную теоретическую позицию. Мой ответ состоит в том, что ему этого делать не надо, так как он может подвергнуть теорию серьезной критике, указав на неожиданное противоречие, обнаруженное внутри самой теории или между ней и некоторой другой интересной теорией, хотя, конечно, в последнем случае критика, как правило, не бывает окончательной [255] . Прежде философы думали, что любое притязание на рациональность означает рациональное оправдание (своих представлений); мой тезис, по крайней мере со времени «Открытого общества», состоял в том, что рациональность означает рациональный критицизм (своей собственной или конкурирующих теорий).
254
254 См [1959(a)], конец раздела 29, и с. 315 перевода [1935(a)], там в Приложении *i, 2, с. 315–317; или [1963(a)], Введение; см. также ниже, примеч. 260 и текст.
255
255 Я читал курс лекций по этой частной проблеме — критицизм без оправдания — в Институте Передовых Исследований в Вене в 1964 году.
Таким образом, традиционная философия связывала идеал рациональности с окончательным и демонстративным знанием (религиозным или антирелигиозным: религия была главным вопросом), в то время как я связывал его с ростом гипотетического знания. А его самого я связывал со все лучшим и лучшим приближением к истине, или с ростом правдоподобия или достоверности [256] . Согласно этой точке зрения, ученый стремится именно к обнаружению теорий, которые являются лучшим приближением к истине; цель науки состоит во все большем и большем знании. А это подразумевает рост содержания наших теорий, рост нашего знания о мире.
256
256 См. особенно [1957(i)] и [1969(к)], теперь глава 5 [1972(a)]; главу 10 [1963(a)]; и главу 2 [1972(a)]. См. примеч. 165а моих «Ответов».
Одна из главных целей «Послесловия», помимо переформулировки моей теории познания, состояла в демонстрации того, что реализм Logik der Forschung является спорной и открытой для критики позицией. Я подчеркивал, что Logik der Forschung была написана реалистом, но я в то время не осмеливался много говорить о реализме. Причина этого состояла в том, что я тогда еще не пришел к идее, что метафизическая позиция, хотя и будучи непроверяемой, может быть оспорена и подвергнута рациональной критике. Я признавался в том, что я реалист, но я думал, что это не более, чем исповедание веры. Поэтому я написал о своей реалистской аргументации, что она «выражает метафизическую веру в существование регулярностей в нашем мире (это вера, которую я разделяю и без которой едва ли мыслимо какое-нибудь практическое дело)» [257] .
257
257 См. [1943(b)], с. 186; [1959(a)], с. 252 (раздел 79).
В 1958-м я опубликовал два диалога, частично основанных на «Послесловии», под названием «О статусе науки и метафизики» (теперь в «Предположениях и опровержениях» [258] ). Во втором из этих диалогов я попытался показать, что метафизические теории могут быть подвергнуты критике и оспариванию, потому что они могут быть попытками решать проблемы — проблемы, которым, возможно, могут быть найдены более или менее хорошие решения. Во втором диалоге я применил эту идею к пяти метафизическим теориям: детерминизму, идеализму (и субъективизму), иррационализму, волюнтаризму (Шопенгауэра) и нигилизму (философии небытия Хайдеггера). И я привел основания, по которым они должны быть отвергнуты как неудачные попытки решить их проблемы.
258
258 Ср. [1958(c)]; [1958(f)]; [1958(g)]; теперь глава 8 [1963(a)].
В последней главе «Послесловия» я приводил сходные аргументы в пользу индетерминизма, реализма и объективизма. Я попытался показать, что эти три метафизические теории совместимы, и, чтобы продемонстрировать эту совместимость при помощи некоей модели, я высказал идею, что мы предполагаем реальность диспозиций (таких как поля и потенциалы) и особенно предрасположенностей. (Это один из способов интерпретации вероятностей как предрасположенностей. Другого я коснусь в следующем разделе.)