Неоконченный портрет

— Нет, а что это?

Тут уже было потруднее. Из сумбурных объяснений Маргрит Селия поняла только, что скаррапин на самом деле и есть скаррапин! Скаррапин остался для неё волшебным зверем, как-то связанным с американским континентом.

Уже потом, когда она подросла, ее в один прекрасный день осенило:

«Ну, конечно. Скаррапин, о котором говорила Маргрит Пристмен, — это же скорпион.»

У нее было такое чувство, словно она что-то потеряла.

6.

Ужинали в Котрэ очень рано. В половине седьмого. Селии разрешали сидеть до конца. После ужина усаживались на улице вокруг маленьких столиков, и раз или два в неделю выступал фокусник.

Селия обожала фокусника. Он так красиво назывался. Отец сказал, что он — иллюзионист.

Селия по слогам и медленно выговаривала это слово.

Фокусник был высоким мужчиной с длинной черной бородой. Он проделывал восхитительные штуки с разноцветными лентами, вытягивая их ярд за ярдом у себя изо рта. В конце представления он объявлял «маленькую лотерею». Сначала обходил зрителей с большим деревянным блюдом, на которое все что-нибудь клали — вроде как взнос. Потом объявляли номера выигрышей и раздавали призы — бумажный веер, фонарик, горшок с бумажными цветами. В лотерее был что-то такое, отчего детям здорово везло. Чуть ли не всегда выигрывали именно дети. Селии очень хотелось выиграть бумажный веер. Но она так его и не выиграла, хотя дважды ей доставался бумажный фонарик.

Как-то отец спросил Селию:

— Не хотелось бы тебе забраться вон туда?

И он показал на одну из гор прямо позади гостиницы.

— Мне, папочка? Прямо на самый верх?

— Да. Ты поедешь туда на муле.

— На каком муле, папочка?

Он объяснил ей, что мул это вроде как и ослик, и лошадка. Селия пришла в восторг от одной мысли о таком приключении. А у мамы были сомнения.

— Ты уверен, Джон, что это совершенно неопасно? — спросила она.

Отец только посмеялся над ее страхами. Конечно, все будет в порядке с ребенком.

Поедут она, отец и Сирилл. Сирилл высокомерно изрек:

— Ах, и малявка тоже едет. Она будет только мешать.

И все же он очень любил Селию, но то, что она тоже ехала с ними, задевало его мужское достоинство. Предполагалось, что это будет мужская экспедиция — женщины и дети остаются дома.

Рано утром в день великой экспедиции Селия, уже собравшись, стояла на балконе и ждала, когда придут мулы. Они рысью выбежали из-за угла — большие, крупные животные, — скорее лошадки, чем ослики. Селия помчалась вниз, полная радостных предчувствий. Смуглолицый человечек в берете разговаривал с отцом. Он уверял, что с маленькой мадемуазель все будет в порядке. Он сам за ней будет присматривать. Отец и Сирилл влезли на мулов, затем проводник приподнял Селию и усадил ее в седло. От высоты даже дух захватывало! Но как интересно!

Тронулись. С балкона мать махала им рукой на прощанье. Селия трепетала от гордости. Она чувствовала себя совсем взрослой. Проводник ехал рядом с ней. Он ей что-то говорил, но поняла она очень мало, потому что у него был сильный испанский акцент.

Это была великолепная поездка. Они ехали вверх по зигзагообразным тропам, которые становились все круче и круче. А теперь ехали уже по откосу по одну сторону тропы возвышалась скала, по другую — крутой обрыв. В местах, казавшихся наиболее опасными, мул, на котором ехала Селия, останавливался и бил копытом. Ему тоже нравилось ходить по краю обрыва. Очень хорошая лошадка, подумала Селия. Звали мула, кажется Анисовый, что Селии показалось очень странной кличкой для лошади.

Был полдень, когда они добрались до самой вершины. Там стояла крошечная хижина, а перед ней — стол; они расселись, и хозяйка тут же вынесла им обед — и очень даже вкусный. Омлет, жареная форель, плавленый сыр и хлеб. Была там здоровая лохматая собака, с которой Селия поиграла.

— C’est presqu’un Anglais, — сказала женщина. — Il s’appelle Milord [16] .

Милорд был очень дружелюбным и позволял Селии делать с собой все, что она захочет.

А потом отец Селии взглянул на часы и сказал, что пора двигаться обратно. Он позвал проводника.

16

Он почти англичанин. Его зовут Милорд (фр.).

Тот пришел улыбаясь. У него было что-то в руках.

— Смотрите, что я только что поймал, — сказал он.

Это была красивая большая бабочка.

— C’est pour Mademoiselle [17] ,— сказал он.

И быстро, и ловко, прежде чем девочка поняла, что он собирается сделать, вытащил булавку и приколол бабочку к тулье ее соломенной шляпки.

— Voil`a que Mademoiselle est chic [18] , — сказал он и чуть отступил, любуясь своей работой.

17

Это для мадемуазель (фр.).

18

Вот какая мадемуазель шикарная (фр.).

Привели мулов, все расселись, и начался спуск.

Селию мутило. Она чувствовала, как бьются крылья бабочки о ее шляпку. Бабочка была живая — живая. И приколота булавкой. Крупные слезы застилали Селии глаза и покатились по щекам.

Отец, наконец, заметил.

— В чем дело, куколка?

Селия покачала головой. И расплакалась еще больше.

— Она боится лошади, — сказал Сирилл.

— Не боюсь, — сказала Селия.

— Тогда почему такой рев?

— La petite demouselle est fatiqu'ee [19] ,— высказал предположение проводник.

19

Маленькая барышня устала (фр.).

Слезы текли у Селии все быстрее и быстрее. Все смотрели на нее, допытывались, в чем дело, — но как могла она сказать в чем дело! Проводник ужасно обиделся бы. Он ведь хотел сделать приятное. Только ради нее и поймал эту бабочку. Так гордился своей выдумкой — тем, что придумал приколоть бабочку на шляпку. Разве может она при всех взять и сказать, что ей это не нравится? И теперь никто никогда, никогда не поймет. От ветра крылышки у бабочки колыхались еще сильнее. И Селия просто заливалась слезами. Ей казалось, что свет не видел большого горя.

— Лучше бы нам прибавить ходу, — сказал отец. Вид у него был сердитый. — Надо поскорее отвезти ее к матери. Мать была права. Для ребенка это слишком тяжело.

Селии хотелось кричать: «Нет, не тяжело, не тяжело нисколько». Но она не закричала, так как поняла, что тогда ее опять начнут спрашивать: «А в чем же дело?» И она только молча трясла головой.

Селия проплакала всю обратную дорогу. Горе ее становилось все тяжелее и тяжелее. Всю в слезах сняли ее с мула, и отец на руках отнес ее в гостиную, где сидела поджидая их, мать.

— Ты права была, Мириам, — сказал отец. — Для ребенка это слишком тяжело. Я не знаю, в чем дело — то ли у нее что-то болит, то ли она переутомилась.

— Нет, — проговорила Селия.

— Ей было страшно спускаться вниз по кручам, — сказал Сирилл.

— Не было, — сказала Селия.

— Тогда в чем же дело? — спросил отец.

Селия тупо смотрела на мать. Теперь она поняла, что так и не сможет ничего рассказать. Причина ее горя навсегда скрыта будет в ее груди, навсегда. Она хотела рассказать, она очень хотела рассказать, но почему-то не могла. Что-то таинственное замкнуло ее губы на замок. Если бы только мамочка знала. Мамочка бы поняла. Но она не смогла рассказать мамочке. Они все смотрели на нее, ждали, когда она начнет говорить. Ужасная мука терзала ее. Она тупо, словно в агонии, смотрела на мать. «Помоги мне», — говорил этот взгляд, — пожалуйста, помоги».