Неоконченный портрет

Наконец, они выбрались на дорогу. Селия судорожно вздохнула.

— Теперь… теперь он нас не поймает, — пробормотала она.

Няня взглянула на нее, напуганная мертвенной бледностью ее лица.

— Что с тобой, милая? — Внезапно она поняла. — Неужто ты и в самом деле поверила, что он сварит нас? Но это же шутка, ты же знала это.

И, поддавшись притворной уступчивости, которой владеет каждый ребенок, Селия проговорила:

— Конечно же, няня. Я знала, что это шутка.

Но много времени прошло, прежде чем она оправилась от страха. И всю жизнь не могла его до конца забыть.

Страх был до ужаса настоящим.

6.

Когда Селии исполнилось четыре года, ей подарили на день рождения кенаря. Ему дали вполне неоригинальное имя — Золотко. Скоро он стал совсем ручным и усаживался Селии на пальчик. Она любила его. Он был ее птичкой, которую она кормила коноплей, но он был и ее товарищем по приключениям. Жили-были Хозяйка Дика, королева, и принц Дикки, ее сын, и вдвоем они странствовали по белу свету и с ними приключалось много интересного. Принц Дикки был очень красив и носил одежду из золотого бархата с черными бархатными рукавами.

Позже в том же году у Дикки появилась жена по имени Дафния. Дафния была крупной птицей, со множеством коричневых перышек. Она была нескладной и неуклюжей. Расплескивала воду и опрокидывала то, на что садилась. Она так и не стала такой же ручной, как Дикки. Отец Селии звал ее Сьюзен, поскольку она «громыхала».

А Сьюзен имела обыкновение тыкать в птичек соломинкой, чтобы посмотреть, что они станут делать. Птички ее боялись и всякий раз, ее завидев, начинали биться о клетку. Сьюзен многое считала смешным. Она очень смеялась, когда однажды в мышеловке нашли мышиный хвостик.

Сьюзен обожала Селию. Она играла с ней в такие, например, игры: спрячется за шторой и вдруг выпрыгнет оттуда с криком — «Бу-у». Селия же не слишком любила Сьюзен — очень уж она была здоровая и неуклюжая. Куда больше Селии нравилась миссис Раунсуэлл, кухарка. Раунси, как звала ее Селия, была необъятной великаншей, самим воплощением спокойствия и невозмутимости. Она никогда ничего не делала второпях. Передвигалась она по кухне медленно и величаво, как бы совершая некий поварской ритуал. Она никогда не суетилась и не выходила из себя. На стол всегда подавала точно с боем часов. Раунси была начисто лишена воображения. Если мама Селии спрашивала: «Итак, что вы нам предложите сегодня на обед?», ответ бывал всегда одним и тем же: «Можно было бы курочку и имбирный пудинг, мэм». Миссис Раунсуэлл прекрасно могла приготовить суфле, волованы, кремы, рагу из дичи, любые пирожные и печенья и самые изысканные французские блюда, но она никогда не предлагала ничего кроме цыпленка и имбирного пудинга.

Селия любила бывать на кухне. Кухня была похожа на саму Раунси — большущая, необъятная, безупречно чистая, дышавшая тишиной и покоем. А посреди всей этой чистоты и простора была Раунси, не перестававшая двигать челюстями. Она всегда что-то ела. Кусочек того, другого, третьего.

Скажет бывало:

— Ну что, мисс Селия, что бы вам хотелось?

А потом широкое лицо расплывается в неторопливой улыбке, и она пойдет через всю кухню к буфету, откупорит жестяную баночку и высыпет полную горсть изюма или каких-нибудь ягод прямо в Селины ладошки. Иной раз Селии достанется ломтик хлеба с патокой или краешек пирога с вареньем, но всегда ей что-нибудь да перепадет.

И Селия уносится со своей добычей в сад, забирается в укромное местечко, там, у стены, и, усевшись в кустах, становится принцессой, скрывающейся от врагов, которой верные люди тайком, под покровом ночи, приносят всякую еду…

А наверху, в детской, сидела няня и шила. Повезло мисс Селии, что есть такой хороший сад, где можно играть, ничего не боясь, — ни тебе гадких прудов, ни других опасных мест. Няня старела, ей нравилось теперь просто сидеть и шить — и думать о разном: о маленьких Стреттонах, которые все уже выросли и стали взрослыми, и о маленькой мисс Лилиан, о том, как она собиралась замуж, и о мастере Родерике или мастере Филе — оба они в Уинчестере… Мысли ее тихонечко уносились в прошлое…

7.

Случилось что-то ужасное. Пропал Золотко. Он был таким ручным, что дверцу его клетки всегда оставляли открытой. Он и летал себе по детской. Бывает, усядется няне на макушку и пощипывает клювиком ей чепец, а няня говорит ласково: «Ну, будет, мистер Золотко, хватит уж». Или сядет на плечо к Селии и ухватит конопляное семечко прямо у нее изо рта. Он вел себя как избалованный ребенок. Если на него не обращали внимания, он злился и пронзительно кричал на тебя.

А в тот злополучный день Золотко пропал. Окно в детской было открыто. Золотко, наверное, и вылетел.

Селия рыдала и рыдала. И няня, и мама пытались утешить ее.

— Он, наверняка, вернется, лапочка моя.

— Он просто отправился полетать немного. Мы выставим клетку за окно.

Но Селия была безутешна. От кого-то она слышала, что большие птицы насмерть заклевывают канареек. Золотко уже погиб — лежит где-нибудь мертвый под деревьями. И никогда уже больше не ущипнет ее своим маленьким клювиком. Так весь день она и проплакала. И ужинать не стала, и к чаю не вышла. Клетка Золотка, вывешанная за окно, оставалась пустой.

Пришло, наконец, время сна, и Селия отправилась в свою кроватку. Лежала и непроизвольно всхлипывала. И крепко сжимала мамину руку. Мамочка ей была нужна больше, чем няня. Няня заметила, что отец купит Селии другую птичку. А мама знала, что не в другой птичке дело. Селии не просто птичка была нужна — ведь у нее же была еще Дафния, — ей нужен был Золотко. Ох, Золотко, Золотко, Золотко!.. Она любила Золотко — а он пропал, и его клювами забили до смерти. Она отчаянно сжимала мамину руку. В ответ и мама сжимала ручонку Селии.

В этот момент, в тишине, нарушаемой разве что тяжелыми вздохами Селии, раздался чуть слышный звук — птичий щебет.

И мистер Золотко слетел вниз с карниза, где тихонько, как на жёрдочке, просидел весь день.

На всю жизнь Селия запомнила этот миг невероятного счастья…

И с тех пор в семье их говорили, когда кто-то начинал о чем-нибудь беспокоиться:

«Ну-ка, припомни Дикки и карниз!»

8.

Сон про Стрельца стал другим. Стал почему-то более страшным.

Начало было хорошим. Веселый сон — пикник или вечеринка. Но в самый разгар веселья вдруг закрадывалось в тебя странное чувство. Будто что-то где-то не так… Что же это было? Ну, конечно же — Стрелец. Но он не был самим собой. Кто-то из гостей был Стрельцом.

Самое ужасное, было то, что это мог быть кто угодно. Смотришь на них. Все веселятся, смеются, болтают. И внезапно ты всё понимаешь. Это ведь мог быть кто угодно — и мамочка, и папочка, и няня или кто-нибудь, с кем ты только что говорил. Ты смотришь на мамочкино лицо — конечно же, это мамочкино лицо — и вдруг видишь холодные серые глаза — и из рукава мамочкиного платья — о, ужас! — высовывается культяшка. Это не мамочка, это — Стрелец… И ты просыпаешься с воплями…