Неотвратимость
Шрифт:
— Вы разве не врач? Ведь смертельная граница тридцать процентов, а у него семьдесят…
— Я врач. Но это человек необыкновенный. Это непостижимая воля.
Два дня борьбы за жизнь Котешкова в Караганде дали возможность эвакуировать его в Москву.
Аэродром. ИЛ-18. Это не санитарная машина, но самая надежная. В ней пассажиры. Освободили лучшее отделение, и каждый старался уступить свое место сопровождающим.
Машина в воздухе. Летит красавец ИЛ-18 над просторами Родины и несет борца, героя, коммуниста. И более пятидесяти человек следят за его полетом, ждут его. В Ожоговом центре сестры и няни готовят отдельную трехместную палату,
Первый консилиум: главный врач института хирургии имени Вишневского Сергей Иванович Смеловский, руководитель Ожогового центра профессор Михаил Израилевич Шрайбер, доктор медицинских наук Тигран Моисеевич Дарбинян, кандидаты наук Леонид Иванович Васильев и Борис Львович Гельман, научный сотрудник Станислав Константинович Завьялов.
Самое передовое, чем располагает мировая хирургия и мировая наука об ожогах, применяется к Котешкову. Каждое утро на специальной врачебной конференции светилы советской медицины обсуждали вопрос: состояние Котешкова и дальнейшие меры борьбы за его жизнь.
Все сделала Родина, что могла. Но не достигла еще медицина таких вершин, чтобы дать человеку новый покров на всем теле.
С воинскими почестями, как павшего в бою воина-героя, похоронили в Москве на Пятницком кладбище Владимира Дмитриевича Котешкова. Гроб с телом несли директор совхоза, председатель рабочкома, трактористы, комбайнеры, представители комсомола столицы.
Они жили как герои и погибли как коммунисты, и слава о них будет передаваться из уст в уста, из поколения в поколение и, как чудесная сказка о богатырях, как величие эпохи, будет жить в веках.
1962 г.
КРИК ИЗ ГЛУБИНЫ
В матросском клубе девушки танцевали с водолазами. Парни были сильные и широкоплечие. Но и среди них выделялась фигура Николая Баштового. Новая форменка обтягивала грудь. Точно шлифованные лопасти, выпирали на спине косые мышцы. Он стоял у колонны, заложив назад руки, привыкшие вязать морские узлы из корабельных стальных тросов. Брови большие, черные.
— Что ж не танцуете, моряк? — смеясь, спросила Верочка, одна из стайки девушек, проходивших мимо Николая.
— Не умею.
Остаток вечера Николай набирался храбрости. Когда стали расходиться, Вера задержалась у зеркала, и Николай ринулся к ней — будь что будет!
На следующий день они пошли в кино. Потом Вера учила его танцевать. После шестой встречи он сказал:
— Ухаживать я не умею, сама видишь. Давай поженимся.
Верочка рассмеялась, хотя шутка ей не понравилась. Потом поняла, что он говорит серьезно, и испугалась.
— Дурехи девки, — укоризненно сказал Николай. — Когда всякие пижоны их обманывают, они млеют, развесив уши, и верят. А если от всей души морской — подвоха ищут.
— Ну как же можно так скоро! — возмутилась она. — А если характерами не сойдемся?
— Про характер это специально для разводов придумывают. Я, например, с личным составом всего корабля сошелся характером. А тебя целая фабрика любит. Что же нам друг перед другом характер выказывать?
Она поверила. Поверила этим ясным глазам. Спустя несколько дней пошли в загс. Служащий просмотрел их
документы, записал фамилии в какие-то книги и сказал:— Вам дается три дня для последних размышлений. Если ничего у вас не изменится, приходите. Оформим законный брак.
Они не знали о таком порядке.
— Вот что, — обрадовалась Верочка, — давай эти три дня не встречаться. Пусть каждый из нас подумает наедине с собой.
Она понимала, что «испытательный срок» ничего не изменит в решении Николая. Мысли у него ясные и простые, все обдуманно и крепко, как крепок он сам. События, неожиданно и резко изменившие ее жизнь, пугали, но она верила в хорошее. Полагалась уже не так на себя, как на него. С ним не будет страшно. Но в душе словно царапало что-то: уж очень все молниеносно, прямо перед людьми совестно. И она обрадовалась этим трем дням. Они как бы государственная проверка, после которой можно со спокойной совестью идти в загс.
Условились встретиться на четвертый день в двенадцать часов. Она говорила:
— Если ты передумаешь, ничего не надо объяснять. Просто не приходи. А если меня к двенадцати не будет дома, тоже не ищи и ни о чем не спрашивай.
Николай слушал улыбаясь.
За пятнадцать минут до назначенного срока три подруги, помогавшие Вере убирать комнату, расцеловали ее и убежали, чтобы не встретиться с Николаем: в этот торжественный момент они должны быть только вдвоем.
Вера была в белом платье. Она посматривала на часы и волновалась. Но ей не хотелось, чтобы он пришел и раньше времени. Пусть ровно в двенадцать. Пусть полностью истечет срок.
На следующий день, смущенная, растерянная, каким-то безразличным тоном сказала подругам:
— Передумал… Это его право… На то и давались три дня.
Она не плакала. Ее успокаивали: человек военный, могли задержать по службе, может быть, завтра придет.
Он не пришел ни завтра, ни на следующий день. Вера решила уехать в Белгород к матери. Пошла в райисполком за какой-то справкой. Долго ходила по незнакомым коридорам. Забрела не на тот этаж. Остановилась пораженная, увидев на двери надпись: «Депутат Севастопольского горсовета Николай Иванович Баштовой принимает избирателей по личным вопросам в первую среду каждого месяца от 5 до 9 часов вечера».
Не могла оторвать глаз от таблички.
— Сегодня приема нет, — услышала чей-то голос.
— Кто этот Баштовой? — выдохнула она наконец.
— Как — кто? Депутат… Водолаз, член партийного бюро части.
Держась за стены, Вера спустилась вниз.
«Значит, не передумал, а просто не собирался жениться. Иначе не скрыл бы своих чинов и званий. Как же принимает он „по личным вопросам“? Какое право на это имеет?».
Она рассеянно шла, никуда не глядя, и уже у своего дома, завернув за угол, остановилась пораженная. Навстречу ей, качаясь из стороны в сторону и балансируя руками, шел Баштовой, едва удерживая равновесие. Бескозырка была сбита набок, волосы лезли на мутные остекленевшие глаза.
Увидев Верочку, он рванулся к ней и еще издали заплетающимся языком заговорил:
— В-верочка… пон-нимаешь…
С Баштовым поравнялась машина и резко затормозила. Из нее выскочили морской офицер и два матроса с красными повязками на рукавах: военный патруль.
— Вот он, голубчик, — сказал кто-то из них.
Верочка прижалась к стене. Ей слышно было, как Николай пытался доказать, будто он не пьян, она видела, как моряки взяли его под руки и втащили в машину.
Что же случилось с Баштовым?