Непарад

Засим до выяснения подробностей ты имеешь быть препровождён в арестную комнату с содержанием и приварком за счёт казны с сего дня начиная.

Человечек отложил бумагу, вышел из-за стола и потянулся:

–  Мы, конечно, слова твои проверим: и об имени, и о состоянии и жительстве... И молись, Воробьёв, чтобы всё оказалось так, как ты сказал. Тогда мы будем добрыми. Что, Горохов, будем мы добрыми?

–  Будем, Ян Витольдович! Я так на этого сукина сына и не серчаю боле...

–  Ну вот видишь, Воробьёв: он на тебя не сердится. Так что может тебе, раб Божий, выйти облегчение: всего-то штраф, да высылка по месту жительства. Это ежели за тобой других грехов не найдётся. И не дай Бог, Воробьёв, если ты соврал! Тогда уже высылкой не отделаешься, нет! Ждут тогда тебя арестантские роты, а то и вовсе каторга. Как, годика четыре-пять в Акатуе кайлом помахать не хочешь ли? Нет? А что так? Кругом тайга, запах такой, что сам воздух целебный! Опять же - силовые упражнения ежедневно. Богатые паны в Варшаве и Петербурге большие деньги платят, дабы мускулы нарастить. А тут - всё бесплатно, за счёт казны!

Тщедушный человечек с пролысиной на до лбом довольно засмеялся и принялся стряхивать перхоть с украшенного витым шнуром погона плеча...

Борис

Если вам будут рассказывать, что Российская Империя была идеальной страной, где благоденствовал народ-богоносец - плюньте в их наглые морды! За несколько суток, проведённых в тряске на обшарпанной жёсткой скамье вагона третьего класса я насмотрелся на этих мужичков-богоносцев и их баб с чадами. Перестукивая колёсами на стыках рельсов, зелёный вагон с наляпанным снаружи краской силуэтом двухголового птицАна, катился с северо-запада на юго-восток, из уезда в уезд, из губернии в губернию. На станциях одни пассажиры уходили, другие вваливались на их места, разворачивали узелки с простой едой: кашей, хлебом, картошкой в мундире, луковицами, квашенной по зимнему времени капустой, иногда - варёными яйцами, совсем редкими шматочками сала. Городские поляки в заношенных пальто, деревенские порой в невообразимых жупанах, похоже, заставших ещё гренадёров Бонапарта, белорусские мужики в серых свитках, хохлы в перешитых солдатских шинелях, русские рабочие и мелкие торговцы... Кто бубнит, переговариваясь с соседями, кто храпит, откинувшись на спинку скамьи и источая из пасти вонь сырого лука и нечищеных зубов, кто-то в дальнем конце вагона тоскливо воет то ли песню, то ли иудейскую молитву: каждый привносит в атмосферу вагона свою вонь, вплетал в многоязыкий гул свой голос.

Не-на-ви-жу всё это азиатское быдло! Ну почему, почему после моего выстрела мы попали в эту проклятую Россию, а не в гуманную и цивилизованную Европу. Нет, в Европе скоро будет война, голод, эпидемии... Лучше было бы попасть в Штаты! Там ценят таланты журналистов и любой образованный человек может подняться из низов до миллионера-сенатора. А что? Английский я знаю достаточно, произношение только подправить - и ноу проблем! А главное, у меня же опыт развития журналистики за целый век вперёд! Могу хоть белым, хоть чёрным пиаром заниматься, любого политика выставив хоть ангелом Господним, хоть демоном во плоти! Пресса - величайшее достижение цивилизации, выдающиеся журналисты при демократии востребованы всегда! В цивилизованном мире внимательно относятся к печатному слову.

Спросите: почему же я решил купить билет в вагон третьего класса, а не во второй, хотя бы, чтобы путешествовать в более приличном обществе? В конце концов, поезд-то тянет один паровоз, все прибудут одновременно. Так в том-то и дело! Быстрее я бы всё равно не доехал: самолётов-то пассажирских здесь пока что не придуманы. А так - э-ко-но-мия! От Станислава мне достались всего сто рублей. Это хотя и большие деньги для большинства российского мужичья, но, пока мне не удастся устроится репортёром, рубли будут один за другим, копеечка по копеечке, только утекать меж пальцев. Если бы в поезде был вагон четвёртого класса - сел бы в него... А может быть, и не сел... Всё-таки в зелёных вагонах публика несколько поприличнее выглядит, чем в сером: среди толпы попадаются относительно интеллигентные лица, вон, даже какой-то церковный служащий, если судить по выглядывавшему из-под пальто подряснику, несколько станций проехал. То ли дьякон, то ли поп, толи ещё какой-нибудь скимонах: я в этих религиозных чинах не разбираюсь. Я - за европейскую толерантность. Тем более, что я заранее решил, что в Харькове я не задержусь дольше, чем потребуется для пересадки на поезд в любом другом направлении, лишь бы до крупного города с развитой инфраструктурой. Москва, Нижний Новгород, Казань, Ростов-на-Дону - мне абсолютно всё равно! Заработаю себе имя и некоторое состояние в провинции - а там можно и охмурить какую-нибудь дурёху из семейства местных нуворишей и через женитьбу войти в торгово-финансовые круги. Нет, в Петербург я не собираюсь: в столице, конечно же, печально знаменитые российские спецслужбы должны проявлять особую бдительность и смогут легко 'пропалить' мою шаткую 'легенду внедрения'. Заинтересуется какой-нибудь ротмистр охранки, что за такой Борис Гележин объявился в семействе купца-промышленника-банкира Василия Васильевича Пупкина, да и пошлёт запрос по месту выдачи докУмента означенного Бориса. Тут же ответ: так и так, приехал с Киева, получил ксиву и пропал из виду. Запросят киевлян - а те ни сном ни духом. И что тогда? 'Здравствуй, чёрный воронок'? Нет, дурных нема, как говорят хохлы Тарапунька и Штепсель.

А имея завязки в торгово-финансовых кругах, думаю, не очень сложно будет купить себе 'белый билет'. 'Патриотический порыв', который будет необходимо показать с началом Первой мировой войны, можно проявлять не только с винтовкой на фронте. Война - прожорливый зверь, которого нужно кормить не только человеческими и конскими тушками, но и униформой, боеприпасами, оружием, продовольствием, фуражом для лошадей, медикаментами и многим-многим-многим, начиная от иконок для солдат и штампованных кокард и заканчивая броненосцами. Военные поставки - это же золотое дно, Клондайк и Эльдорадо! И если удастся присосаться хотя бы к тоненькому ручейку этого многомиллиардного потока, то к моменту свержения царя можно будет хоть серебряный унитаз себе поставить с позолотой. Чтоб микробы и вампиры дохли.

Ну, а с первыми признаками надвигающейся революции, разумеется, как обеспеченный и цивилизованный человек, я переберусь в Америку. Да, тащиться чуть не месяц поездом через всю Сибирь до Владивостока, а оттуда пароходом в Соединённые Штаты утомительно и некомфортно, но зато - безопасно. А в Америке деньги решают всё. Так что путь к моему сенаторскому креслу в Конгрессе США начинается от этой обшарпанной деревянной скамьи в вагоне третьего класса. Ради этого можно и протерпеть рядом русское быдло.

Чтобы не терять даром время в дороге, я вспомнил студенческие годы и принялся заносить в записную книжку свои путевые заметки, вернее, наброски к ним: характеристики разномастных попутчиков, в которых постарался выпукло показать для будущего европейского читателя всё мерзостное состояние того, что русские оккупанты гордо кличут 'народом-богоносцем', описания железнодорожных станций и убогих заснеженных селений, виднеющихся вдали за окнами проносящегося поезда.

Периодически новые пассажиры норовили завязать со мною дорожные разговоры, но я отделывался общими малозначащими фразами. Чему может научиться человек из цивилизованного компьютеризированного общества у тех, кто, может, и электролампочку-то видал пару раз в жизни, и то во второй раз - в этом самом вагоне? Лампочки, к слову сказать, зажигались проводником только вечером: они висели у вагонных дверей и светили довольно тускло, свечей в двадцать пять от силы, постоянно помаргивая. На перегонах их снова гасили и тьма рассеивалась только редкими свечками, припасёнными пассажирами, да огоньками цигарок и папирос. А мне попутчикам и вовсе нечего рассказать: ну не поймёт какой-нибудь сельский учителишка в протёртом форменном пальто или пролетарий с заскорузлыми ладонями, ни специфики работы телерепортёра, ни преимуществ 'Тойоты' перед совдеповским 'Трабантом'. При взгляде на этих заводских мастеров, или кто они там, в моей голове всё время всплывала фраза из какого-то слышанного ещё в детстве стиха: 'у них мозги с таким мозолем, как их мозолистый рука!'.

С горем пополам я, наконец, добрался до Харькова, где купил неподалёку от вокзала компактный, но вместительный саквояж, пару сменных сорочек, бритвенно-умывальные принадлежности и потратил гривенник на баню, где целый час отскребался от въевшегося, кажется, прямо под кожу запаха этого russischen Volkes. Хоть убей, не понимаю, как ближайшие потомки таких людей, как мои дорожные попутчики, сумели победить силы объединённой цивилизованной Европы, а потом ещё и первыми запустить в космос своего Гагарина? Отмывшись, наконец и опорожнив бутылочку, как ни странно, весьма хорошего пива, я вновь вернулся на станцию, приобретя по дороге несколько ватрушек, бутыль молока, головку твёрдого сыра и раскладной однолезвийный нож: не ломать же сыр руками. Как оказалось, успел я вовремя: через десять минут от перрона отходил поезд на Владикавказ. Рассудив, что там живут осетины, по определению ещё более дикие, чем русские, которые совершенно не понимают европейских ценностей, я приобрёл билет только до Ростова. Как я слышал, город этот построен на перекрёстке водных и сухопутных путей, да и море от него довольно-таки близко. Полагаю, этого довольно для активного развития торговли и производства. А где есть торговля и производство - там должны водиться деньги, и деньги немалые. Так что такой умный человек, как Борис Будкис, то есть теперь, конечно же, Борис Гележин, в таком месте без куска хлеба не останется. С толстым слоем чёрной икры.

Станислав

Я уехал в Польшу из майданутого Киева в две тысячи четырнадцатом, резонно предполагая, что останусь навсегда на родине предков. И вот я снова вернулся в 'коренную' Европейскую Россию спустя всего пять лет после отъезда. Вернее сказать, за сто десять годиков до него. Ну, тут уж, как говорил мой отец, 'лучше прийти на час раньше, чем опоздать на полминуты'. Нельзя сказать, что после того, как я с бывшими одноклассниками очутился вместо апреля девятнадцатого года двадцать первого века в конце января пятого года века двадцатого, я не собирался перебраться поближе к центру Российской Империи. Напротив, именно у меня зародилась мысль о необходимости основать в одном из губернских центров предприятие по производству автомобилей. Однако я вовсе не собирался излишне спешить: думалось, что сперва надо промониторить прессу, узнать, так сказать, 'что где почём', покрепче вжиться в этот мир. Но человек предполагает, а получается - как получится.

А началось всё с девушки...

Покинув галантерейный магазин Бунши вместе с новой знакомой, я подозвал честно ожидавшего извозчика. Приглашающе откинул полсть:

–  Прошу пани Домбровскую садиться!

Реакция на моё 'джентльменство' последовала неожиданная: в голубых глазах Барбары мелькнули удивление и обида, она фыркнула и, резко повернувшись, решительно зашагала прочь. Не понял...

Сгрузив покупки, за исключением фотопринадлежностей, в санки, я распорядился, чтобы извозчик ехал за нами, а сам двинулся вдогонку юной шляхтянке. Судя по еле сдерживающему усмешку 'водителю кобылы', видок у меня был как у того товарища Саахова с гвоздикой на башке, который 'Слушай, обидно, клянусь, обидно! Ну ничего не сделал, да, только вошёл!'. Вот чего она так? Я же со всей душой...

Мысленно возблагодарив моду начала двадцатого века, предписывающую дамам, в отличие от простолюдинок, дефилировать в длинных узких юбках и узких же пальто, я в одну минуту нагнал девушку.

–  Прошу прощения, прекрасная пани! Искренне раскаиваюсь, если невольно вас чем-то обидел! Миллион извинений! Виной всему - моя неотёсанность и неумение вести себя в обществе! Но сами посудите: откуда взяться манерам на заснеженной Аляске, где кроме эскимосок и белых медведиц других дам не встречается, и ещё вопрос: кто из них страшнее?!