Непобедимая
Шрифт:
И сержант уехал.
А мы думали о том, что сержант сказал. Потому что, когда командир говорит о своих солдатах: «Хотел бы я, чтоб вы были со мной рядом и в дни настоящих сражений…» — для солдата это высшая, самая высшая похвала. Дороже медали. И ордена.
Молодые солдаты
Уехал сержант, уехали старые солдаты, молодые пришли к нам в армию. И мы для них уже были старыми и опытными солдатами. Но мы не задавались, мы уже давно не дразнили друг друга, ни тем более молодых совсем солдат.
И вот однажды, когда ушли
— Эй, дохлятик, подними двухпудовую гирю!
И опять:
— Эй, гогочка, иди мыть пол!
И снова:
— А не будешь слушаться, скажем старым солдатам, они тебе сразу покажут, что это армия, а не курорт!
Дудкин говорит:
— Это они, наверное, того солдата обижают, который ничего не умеет.
Московский говорит:
— А сами-то они много умеют? В армии всего один месяц!
Храбров говорит:
— И еще на нас ссылаются, запугивают парня.
Энергичный Пистолетов говорит:
— Сейчас пойду и дам как следует. Чтоб не задирались.
Как видите, к третьему году службы мы поняли, что обижать слабого очень нехорошо, просто говоря — не по-солдатски. А мы были солдатами.
Тут выходит из казармы молодой солдат, и мы сразу поняли, что это его обижали.
Дудкин его спрашивает:
— Ты куда это, парень, идешь?
Молодой солдат четко говорит:
— Пол мыть!
Дудкин спрашивает:
— А разве ты сегодня должен пол мыть?
Молодой солдат тихо отвечает:
— Не я. Тот, длинный. Он меня вместо себя послал.
Дудкин говорит:
— Ах, вот как…
И мы все вместе с молодым солдатом входим в казарму.
Сразу наступила тишина.
Дудкин говорит:
— Так кто должен мыть сегодня пол?
Поднимается длинный, говорит:
— Я.
Дудкин говорит:
— Иди мой пол. — Потом оборачивается к молодому солдату и говорит: — Больше они дразнить тебя не будут. Только ты постарайся поскорее привыкнуть к армии и стать сильным. Без этого здесь нельзя.
— Я постараюсь, — тихо говорит молодой солдат.
В казарме — тишина.
— Вот что, — говорит опять Дудкин. — Кто еще раз обидит ни за что ни про что этого парня, будет иметь дело со мной.
— И со мной, — говорит энергично Пистолетов.
— И со мной, — говорит Московский.
Посмотрели молодые солдаты на Храброва и окончательно поняли, что с нами лучше дела не иметь.
Ведь мы были старыми солдатами, а они — молодыми.
Мы знали армию и знали, что в армии самое главное — солдатская дружба. Без этого в армии никак.
Ю. ПРИНЦЕВ
КОМАНДИР ПОЛКА
Полк вошел в деревню на рассвете.
Непоеные кони тянули шеи к колодезным журавлям и протяжно ржали. Им отвечали заливистым лаем деревенские псы. Захлопали ставни, и в каждом окне, словно грибы в лукошке, появились белые, рыжие, русые головы ребятишек. Они с восторженным удивлением смотрели на усталых всадников в краснозвездных шлемах, на пулеметные тачанки, на красное знамя в руках усатого матроса, перепоясанного пулеметными лентами, на
раненых в тяжелой лазаретной фуре.Потом головы исчезли, и через минуту толпа босоногих мальчишек месила придорожную грязь, сопровождая полк до небольшой площади перед церковью.
Уже развели по избам бойцов, забегали по улице бойкие ординарцы с котелками, остывших коней повели на водопой, а мальчишки все еще жались к церковной ограде, не спуская глаз с бывшего поповского дома, над крыльцом которого развевался красный флаг.
Быстро высыхала, дыша паром, нагретая солнцем земля. Из печных труб потянулись в небо дымки, и над деревней вкусно запахло свежевыпеченным хлебом.
В тишине прозрачного весеннего утра громко звучали распевные женские голоса: «Митька, иди есть!», «Санька, домой!», «Петька, батя вожжи приготовил!» Но ребята не двигались с места. Уж очень им хотелось увидеть самого главного красного командира!
Санька — цыганистый паренек с быстрыми глазами, поджав под себя покрытые цыпками ноги, с усмешкой покосился на присмиревшего Петьку:
— Вожжей испугался?
Петька шмыгнул носом и простуженно просипел:
— Батяня вожжами не порется. Он ремнем.
— И ремнем никакого права не имеет! — заявил Санька. — Теперь свобода!
— Ему и свобода… — хмуро возразил Петька. — Захочет — и выпорет!
Санька промолчал, остальные согласно вздохнули и опять уставились на штабной дом.
Из распахнутых окон вырывались клубы махорочного дыма и слышался запинающийся стук пишущей машинки. Лошади у коновязи рыли копытами землю.
Возле крыльца стоял часовой с коротким кавалерийским карабином за плечами. Две гранаты-лимонки висели у пояса и, когда часовой прохаживался у крыльца, лимонки звонко чокались друг с другом. Опасливо косясь на раскрытые окна, часовой грыз каленые семечки, лихо, сплевывая шелуху за плетень.
— Часовой-то! — протянул Петька. — Семечки лузгает, как на вечорке!
— Ему разговаривать нельзя, а семечки грызть не воспрещается… — отозвался Санька. — Видал гранаты? Он, может, подсолнухи для вида щелкает. Мол, ничего не вижу и видеть не желаю. А беляки подкрадутся — он раз! Гранату им под ноги — и амба!
Ребята с уважением покивали Саньке, разгадавшему военную хитрость часового, и опять принялись следить за штабным домом.
В окне показался бородач в кубанке и что-то коротко приказал часовому. Часовой аккуратно ссыпал с ладони остатки семечек в карман и, отвязав высокого вороного жеребца под новеньким, желтой кожи седлом, подвел его к крыльцу. Жеребец нетерпеливо перебирал точеными сухими ногами и высоко вскидывал голову.
— Это их главного лошадь! — уверенно заявил Санька. — Сейчас сам выйдет!
В сенцах хлопнула дверь, и на крыльцо вышел бородатый. На нем была кожаная куртка и подшитое кожей синее галифе. Деревянная кобура кольта била по коленям. Шашка в наборных ножнах висела у пояса. Взяв повод из рук часового, человек обернулся к окну, что-то весело крикнул и, легко вскочив в седло, с места послал коня галопом.
— И-и-эх! — восхищенно гикнул Санька. — Вот бы на таком прокатиться!
— Скинет! — отозвался Петька, не отрывая глаз от дороги. — Вон он как пластает! В ниточку!