Непобедимый. Право на семью

Странно, что он, учитывая не раз озвученные им жизненные ориентиры, еще не женат.

Я давно не люблю его… Давно…

Тогда что же так болит? Почему никак не стихает? Почему ничего не работает?

27

Полина

— Мамочка, — слышу сквозь сон. Матрас мягко играет, когда Егорка запрыгивает ко мне на кровать. — Вставай быстрее!

— Да, сынок, сейчас… — бормочу, силясь открыть глаза.

— Мамочка… Мы ждем, ждем…

— Угу…

— Пап, она не хочет просыпаться…

— Ладно, Егор. Пусть спит, — от звуков этого голоса меня будто током простреливает. Мозг с шумом бросается в работу. Сознание вмиг проясняется. — Пойдем вдвоем завтракать.

Резко сажусь, но не сразу удается сфокусировать взгляд. Пока отбрасываю всклоченные волосы, пока моргаю… Вижу Мишу и только тогда вспоминаю о необходимости прикрыть полупрозрачный лиф сорочки одеялом. Движения получаются дергаными и неуклюжими. Дыхание сбивается. Щеки и шею заливает жаром.

— Что случилось? — выпаливаю эмоциональнее, чем хотелось бы.

— Ты проспала, — сообщает Тихомиров тем самым тоном, который я в это мгновение почти ненавижу. — Мне через полчаса уходить нужно. Приведи себя в порядок, пока я покормлю Егора.

Едва удерживаюсь, чтобы не фыркнуть в его удаляющуюся надменную и, к сожалению, все еще очень красивую спину. Машинально откликаюсь на прощальный жест и улыбку малыша.

— Уходит он… Что за проблема? — разговариваю сама с собой пару минут спустя. — Можно подумать, чтобы смотреть за своим сыном, я должна быть одета и причесана… — сердито отбросив одеяло, соскакиваю с кровати на пол. — Даже если проспала, это не значит, что можно входить и будить! Достаточно было постучать… Или отправить ко мне одного Егора… Телефон есть, в конце концов… — не прекращая бухтеть, направляюсь в ванную.

Разве это нормально? Почему он считает, что может вот так вот вваливаться? Даже не извинился! Словно такое в порядке вещей. А я, между прочим, из-за него проспала. Глупо, ни за что не признаюсь кому-то еще, но переживала ведь, когда ушел… Не знаю, сколько часов провертелась, безуспешно пытаясь уснуть. Раздражение на Мишу медленно, но целенаправленно перетекает в злость на себя саму.

— Готова?

Дар речи теряю, когда Тихомиров второй раз за утро вламывается ко мне в спальню. Я, конечно, успела одеться, но… Что это вообще такое? Две недели… Две недели ничего такого не было. А тут прям… И смотрит так, словно убить меня собирается. Да убивал бы уже!

— Полина?

— Я тебя слышу, — выходит так, словно огрызаюсь.

Тихомиров, улавливая мой тон, сдвигает брови и прищуривается.

— Но не отвечаешь.

Ладно… Я не права. У меня нет повода злиться.

Плавно перевожу дыхание и беру себя в руки.

— Прости… У меня была ужасная ночь. До сих пор плохо себя чувствую.

Во взгляде Миши что-то меняется. Уходит эта ненавистная клубящаяся тьма. Но… буквально сразу ее заменяет лютый холод.

— Что случилось? Вызвать врача?

— Нет, — спешу отказаться. — Ничего страшного. У меня периодически бывает… Это нервное, — сглатываю. — Тревога.

— Из-за чего?

Из-за тебя.

— Не знаю. Нет объективных причин. Наваливается и… В общем, уже все прошло. Просто сейчас я немного рассеянна из-за того, что не выспалась, — сумбурно изъясняюсь, но иначе не получается.

— Уверена, что справишься?

— Боги! Я справлялась почти два года! Почему сейчас должна не справиться? — разом все свои эмоции выплескиваю. Звенят они в каждом слоге. Когда осознаю это, расстроенно вздыхаю и опускаю голову, чтобы не видеть больше удушающего взгляда Миши. — Ты можешь идти.

Он уходит, а я… Борюсь с собой не дольше пары минут и в конечном итоге срываюсь. Отворачиваясь от сына, зажимая ладонью рот, и плачу.

— Мама… Давай играть!

Набираю в легкие воздуха и, не оборачиваясь, деревянным голосом отзываюсь.

— Две минуты, малыш…

Получается даже быстрее. Вытираю лицо, выбрасываю все мысли из головы и сосредотачиваюсь исключительно на сыне.

Ближе к одиннадцати прилетает бабуля Тихомирова. Я всегда относилась к ней с любовью и уважением, но после возвращения из Владивостока она стала меня раздражать. Сколько я ни пыталась ей объяснить, что нас с Мишей связывает лишь сын, Лариса Петровна вбила себе в голову дописать начатую когда-то книгу.

— Как вы общаетесь сейчас? Что-то изменилось?

Подобные вопросы она задает буквально каждый день.

— Никак. Ничего не изменилось. Вчера я приготовила ужин. Миша отказался есть. А ночью ушел к любовнице, — выдаю якобы безразлично.

— Даже так… — хмыкает задумчиво бабуля. — Ты слышала, как они общаются? Может, по телефону?

Хватает подобное лишь представить, и внутри волна тошноты поднимается.

— Нет, — цежу сквозь зубы. Спохватываясь, переключаюсь на сына. — Егор, не прыгай так высоко.

— Хорошо! — и продолжает.

— Егор!

— Я уже останавливаюсь.

Едва малыш сползает с дивана, чувствую на своей руке шершавую ладонь Ларисы Петровны.

— Так, а как ты узнала, что к любовнице? — спрашивает, понижая голос.

И в глаза мне, конечно же, впивается.

— А куда еще можно уехать в половине десятого вечера? — голос играет самыми разными интонациями.

Но Ларису Петровну проявленные эмоции только радуют. Пару минут она горящими глазами разглядывает меня, а после бросается что-то записывать.

— И во сколько он вернулся?

— Насчет этого не в курсе. В два пятнадцать я в последний раз смотрела на часы, его еще не было. Может, утром… Разбудил меня в семь.

— Сам разбудил?

— Нет, Егора послал, — решаю солгать, чтобы не пришлось пересказывать каждую секунду своего неловкого пробуждения. — Зря вы все это делаете, — натужно вздыхаю. — Миша меня ненавидит. Вот, что является нашей реальностью. И это навсегда.

Лариса Петровна поднимает взгляд. Недолго меня рассматривает. А потом вдруг откладывает блокнот и берет меня за руку. Ласково поглаживая, мягко замечает:

— Дорогая моя, никакая это не ненависть, — наверное, впервые в ее голосе и глазах появляется искреннее сочувствие. — Ему больно, — говорит так уверенно, и я задыхаюсь. Вспоминаю нашу первую встречу и те эмоции, что Тихомиров выдал. Тогда я не просто видела его боль. Она была такой сильной, что я ее ощущала. А потом… Миша собрался, закрылся и стал выдавать вот эту ужасную темную комбинацию, от которой мне то умереть хочется, то сбежать. — В силу того, что он сам пережил в детстве. В силу того, как сильно хотел семью. В силу того, что любил тебя, но не смог выразить… Дорогая моя, вся эта ситуация — худшее, что могло с ним случиться.