Неподвластная времени

Мазарин не собиралась уходить. Ей хотелось снова увидеть Кадиса, ощутить его присутствие. Приблизиться к нему, сделаться ему необходимой и за пределами студии.

Хлынул дождь, и скоро Мазарин вымокла до нитки. Полы пропитанного водой шерстяного пальто обвисли и почти касались земли. Девушка по-прежнему не двигалась, словно приросла к асфальту.

Кадис смотрел на дождь из широкого окна Гран- Пале; он держался в стороне от гостей наедине со стаканом виски и своей печалью. Глядя на площадь сквозь залитое водой стекло, художник вел безмолвный диалог со своей ученицей.

— Мазарин, малышка... что же ты стоишь под дождем?

— Кадис... Не бросай меня. Неужели не видишь, как ты мне нужен?

— Тебе не стоило здесь появляться.

— Разве не я твое вдохновение?

— Наша жизнь сон. Не нужно путать его с реальностью.

— Мне холодно.

— Девочка моя... Ты дрожишь. Иди домой.

— Если бы ты мог меня обнять...

— Завтра, едва рассветет, я буду с тобой.

— Как же мне хочется, чтоб ты меня обнял.

— Завтра ты будешь мне позировать. Я вновь увижу твое тело и услышу, как бьется твое сердечко.

— Прикоснись ко мне.

— Я буду любоваться тобой...

— Коснись меня рукой, как касаешься кистью.

— Я не трону тебя, не оскверню. Ты чиста. Моя дева, прекрасная дева.

— Кадис...

— Девочка моя. Как поздно я тебя встретил!

— Поцелуй меня. Мне нужен твой поцелуй. Я хочу ощутить твой язык у себя во рту. Хочу знать, на что похож твой поцелуй.

— Как поздно! Нет, лучше я буду тебя писать. Пусть мое желание остается неутоленным. То, что можно написать, никогда не умрет.

— Обними меня. Мне так нужно твое объятие.

— Мы просто поиграем. Я превращу твое тело в живой холст, стану ласкать его одними глазами.

— Мне нужно твое тело. Твое тепло... Мне так холодно.

— Нельзя разрушать колдовство.

— Иди ко мне...

— Нельзя обрезать крылья вдохновению.

— Пожалуйста...

— Мне достаточно поймать твой взгляд, прикоснуться к твоей душе... Так рождается искусство.

— Кадис...

— Иди домой, малышка. Завтра мы снова увидим наш сон.

— Подойди...

Кадис отошел от окна. Слезы Мазарин мешались с дождевыми струями. Девушку вновь охватило тошнотворное ощущение собственного сиротства. Мазарин задыхалась от рыданий, одиночество тянуло ее к земле, как тяжелое мокрое пальто. В небе с новой силой засверкали молнии; серебряные сполохи пронзали небосвод над головой Мазарин, словно обнося ее магическим кругом; внутри этого круга не было дождя. Стекла в окнах Гран-Пале зазвенели от оглушительного раската грома. Молнии вспыхивали и гасли, подчиняясь ритму непогоды. Безжалостная ночь накрыла дворец ледяным саваном.

А на другом конце улицы, укрывшись за пеленой дождя и тумана, Мутноглазый с неподдельным интересом и нескрываемым отвращением разглядывал свой портрет. С одной стороны, было здорово видеть, как твое собственное изображение возвышается посреди мокрого тротуара; с другой — его главное сокровище — символ — оказалось выставленным на всеобщее обозрение. Что скажут остальные, когда увидят его изображение? Ведь он позволил сфотографировать то, что должно быть скрыто!

Убедившись, что жандармы разошлись и выставка осталась без охраны, Мутноглазый медленно направился к скульптурам, не вынимая изо рта сигареты.

Шагая, он с наслаждением давил подошвами тяжелых башмаков дрожащие от холода тени. В нескольких метрах от стеклянного дворца неведомая сила наставила его остановиться. У входа застыла женщина в длинном пальто и черном берете, живая статуя, хрупкое деревце, чудом уцелевшее в поломанном ветром лесу. Мутноглазый узнал ее. Это была девчонка с медальоном. Мутноглазый, не раздумывая, двинулся к ней.

18

Мазарин не появлялась в Ла-Рюш вот уже целую неделю, и Кадис был в отчаянии. Последний раз он видел девушку под дождем из окна дворца. Он бросился ее искать, едва дождавшись окончания банкета, но Мазарин нигде не было. Кадис вновь и вновь набирал ее номер, но к телефону никто не подходил. Художник знал, где живет его ученица, но никак не решался зайти. Он не хотел, чтобы девушка догадалась о его терзаниях. Кадис и не предполагал, что привяжется к Мазарин так сильно; теперь он тосковал по ее молчанию, по ее глазам и коже; по ее чувственности и легкости. Ученица стала смыслом его существования, без нее он не мог творить.

Чертова пигалица проникла в его душу, забрала его вдохновение и — бросила нагим и беспомощным. С тех пор у Кадиса все валилось из рук, все вызывало глухое раздражение, и нервы окончательно расшатались.

Критерии, при помощи которых Кадис привык оценивать чужие и свои собственные картины, казались нелепыми, а новые были прочно связаны с Мазарин.

Художник только теперь начинал сознавать, как много значит для него эта девушка. Он мучительно, неистово скучал по ней и жестоко корил себя за то, что бросил бедняжку одну под проливным дождем. Кадису было нелегко признаться в этом даже самому себе, но ОН БЕЗ НЕЕ НЕ МОГ.

К беспомощности перед холстом, перед которым Кадис часами простаивал без всякого толка, не зная, с чего начать, прибавилась беспомощность в постели.

Как-то ночью в поисках утешения он прильнул было к жене, но любовный пыл угас, едва разгоревшись. Сара как могла пыталась ободрить мужа, но Кадис был настолько разочарован и потрясен, что сбежал из дома и до рассвета шатался по улицам.

Под утро измученный художник поймал такси и сам не заметил, как оказался на улице своей юности — Сен-Андре-дез-Арт. Слившись с утренней толпой и побродив по давно знакомым местам, он оказался у входа в свое старое убежище.

Он приехал сюда зимой шестьдесят пятого из Севильи, навсегда оставив родной Кадис и мать с отцом, которые надеялись, что их сын станет рыбаком. В отличие от них тетя Бернарда всегда верила, что ее племяннику уготовано великое будущее, и потому отдала ему все свои скудные сбережения, посоветовав спрятать их в носок.

Несмотря на молодость, Кадис имел весьма ясные представления о своей дальнейшей жизни. Он твердо решил поселиться в самом богемном по тем временам районе Парижа: Латинском квартале. Проскитавшись пару недель от ночлежки к ночлежке, Кадис повстречал компанию латиноамериканцев, таких же мечтателей, как он, и отныне делил кров с уругвайской поэтессой, двумя колумбийскими писателями и аргентинцем, который мечтал стать певцом и с утра до вечера упражнялся в вокале.

В те времена в худых башмаках Кадиса вечно хлюпала вода из уличных луж, но молодой живописец не придавал этому никакого значения. Выражаясь высоким слогом, он был никем, но ощущал в себе бога. Парижские ночи проходили в горько-сладком угаре с привкусом пива и табачного дыма, а когда становилось одиноко и грустно, уругвайка никогда не отказывалась согреть его постель. Четверо друзей делили между собой единственную женщину без тени ревности, а она утверждала, что любит их всех одинаково.

В той жизни ценилось все. Возвышенные монологи, песни и споры, голод и страхи. Ни пронзительный холод, ни сломанный диван, ни глухое ворчание в пустом желудке, ни протекавшая крыша, из-за которой дождливые ночи превращались в настоящую пытку, не могли поколебать решимости Кадиса. Он упорно верил в свою звезду. Тому, кто ступил на путь славы, не пристало бояться испытаний.