Неподвластная времени

Мазарин расхохоталась.

— Ты обещала не смеяться.

— Прости, не удержалась. И что ты сделал?

— Пресвятая Дева! А что я, по-твоему, мог сделать? Девчонка умирала от желания. Я поскорее набросил ей на ноги простыню, но она ее тут же сбросила... Я все пытался ее накрыть, а она раскрывалась. Бедняжка никак не могла понять, в чем дело.

Мазарин заливалась смехом.

— Чем дольше я смотрел на ее ноги, тем меньше мне хотелось заниматься любовью. Это было ужасно. Я решил сосредоточиться на верхней части. От колен. И забыть об остальном.

— И?

— И ничего. У меня не получилось. Образ оказался cлишком ярким. Эти кошмарные когти царапали мне душу. Как назло, цыганка продолжала настаивать. То ли не замечала, что со мной творится, то ли ее это распаляло. Наконец я попросил ее снова обуться, сказал, что это меня возбуждает. И в результате, с огромным усилием, сумел добиться своего. Но механизм был запущен.

Мазарин плакала от смеха.

— Ах, тебе смешно? Ну держись.

Кадис запустил в ученицу палитрой, но девушка увернулась и бросилась наутек, охваченная нарисованным пламенем.

— Стой! — ревел Кадис. — Ты заплатишь за свой смех, неблагодарная!

Мазарин, хохоча, обмакивала пальцы в краску и разрисовывала себя. Ее нагое тело трепетало.

— Не останавливайся... Продолжай себя трогать. Я напишу тебя вот так, малышка. С таким блеском в глазах. Это будет лучшая картина выставки: "Дева, ласкающая себя".

Кадис возвращался к жизни, творя сладострастной кистью гимн неугасающей страсти на двухметровом холсте. Изголодавшийся холст жадно впитывал краски; они ложились друг на друга, сливались, перемешивались... Вдохновение росло вместе с вожделением.

Мазарин купалась в наслаждении. Рисуя на собственной коже, она училась ловить ритмы своего тела.

Пальцы девушки проникали в укромные уголки, поднимались по холмам, спускались в долины, погружались в густую влагу. Они не знали ни страха, ни стыда, Кадис переводил восхищенный взор с модели на холст, на котором рождалось новое искусство. С картины глядела страсть во плоти, инстинкт как он есть.

Ну почему она не чувствовала ничего подобного к Паскалю?

34

ПРОХОЖИЙ, ОСТАНОВИСЬ! ПЕРЕД ТОБОЙ ОБИТЕЛЬ СМЕРТИ.

Такая надпись, выбитая в камне, встречала братьев Арс Амантис, в ритуальных одеяниях и с факелами в руках торжественно входивших под своды катакомб.

В римских каменоломнях, превращенных в огромный склеп, днем проводили экскурсии для туристов, а по ночам устраивали тайные сборища, вроде того, которое вот-вот должно было начаться.

Триста лет назад потомки первых Арс Амантис тайком перенесли в катакомбы прах окситанских мучеников. Под покровом тьмы останки перевезли в черных каретах в катакомбы и погребли среди прочих костей.

Без устали работая по ночам в темном и душном подземелье, братья возвели в самом центре катакомб, в большой пещере, от которой, словно лучи, расходились галереи, среди черепов и костей, величественный храм. В нем установили мраморный алтарь с латинской надписью "Anime et corpore: Principium et finis" [1] .

Секретный вход в святилище был надежно замаскирован, к нему вела запутанная система коридоров, названная Лабиринтом Пропавших, в которой любой непосвященный неизбежно заблудился бы и сгинул.

1

"Душой и телом: с начала и до конца" (лат.).

Как и повсюду в катакомбах, в просторном подземном зале высотой в десять метров покоились человеческие кости, аккуратно уложенные вокруг алтаря.

Никому из Арс Амантис не доводилось видеть мощи Святой, но все понимали, что храм построен в ее честь. Однако предназначенное для реликвии мраморное ложе до сих пор пустовало.

— Братья, — обратился к собравшимся магистр ордена. — Мы здесь, чтобы принять решение. Один из нас, — он указал на Джереми, — самоотверженно выполняет возложенную на него миссию, и сегодня у него есть для нас важные новости. Говори, Джереми.

Мутноглазый замешкался, пытаясь справиться с собой. Страх разочаровать наставника связывал ему язык.

— Эээ... Хм... Я, как вы знаете, уже давно стараюсь исполнить некое почетное и весьма деликатное поручение, имеющее прямое касательство к нашей Святой. Я взял на себя смелость проникнуть в антикварную лавку, чтобы извлечь документ, предположительно составленный одним из наших предшественников. Это свидетельство о последних минутах почитаемой всеми нами Сиенны.

Мутноглазый достал из-под плаща тонкий деревянный тубус. Раскрыв его, он передал магистру ту самую рукопись, которую Аркадиус показывал Мазарин за завтраком в "Ла-Фритери".

— Подойдите, — приказал магистр, разворачивая пергамент.

Окружив алтарь, Арс Амантис приготовились слушать, как их предводитель читает окситанскую рукопись. Когда тот завершил чтение, в храме повисла гнетущая тишина.

— Какой позор! — едва слышно проговорил кто-то.

— Не может быть, чтобы нашу Святую постигло подобное бесчестье.

— Откуда мы знаем, что это была она?

— А кто это еще мог быть? Взгляните сюда, — сказал один из братьев, указывая на крошечный рисунок на полях пергамента. — Вот наш знак. Мы всегда знали, что текст об обретении реликвии неполный. Что нам известна далеко не вся правда.

— Изнасилование хуже костра. Тело нашей святой осквернено.

— И это еще не самое худшее, — вновь заговорил Мутноглазый. — Мы вот-вот снова ее потеряем.

— Что ты хочешь сказать, Джереми? Потеряем... кого?

— Новую святую. Я повстречал женщину, обладающую сверхъестественной силой. Мне довелось ощутить на себе ее воздействие. — Мутноглазый вспомнил ночь в зеленом доме. — Эта девушка... реинкарнация Сиенны.

По залу пробежал изумленный шепот.

— Несколько недель назад я стал свидетелем попытки изнасилования на снегу. История может повториться. Я видел, как небезызвестный Кадис пытался обесчестить девушку.

— А вы думали, почему он такой успешный? — подал голос завистливый художник. — Негодяй питается силой одной из нас.

— Да с чего вы взяли, что она одна из нас? Все это полная чушь. Где тело, Джереми? Ты, кажется, обещал его найти. Похоже, зря мы поручили это тебе. Ты по-прежнему ни на что не годишься.

— К порядку! — призвал магистр. — Не нужно нервничать. Всему свое время.

— Орден уже не тот, что был, монсеньор, — взял слово один из братьев. — Мы погрязли в склоках и зависти, а искусство между тем умирает. Сколько длится эпоха упадка? Мы утратили корни. Утратили память. Минимализм, концептуализм, отрицание экспрессионизма... реализма... Абстрактная живопись. Компьютеры, Интернет, мгновенная фотосъемка, видео... Любовь и ненависть больше никого не интересуют. Вдохновение кончилось... Смерть и страсть, Эрос и Танатос. Война и нищета... Ничем нас не проймешь.