Неподвластная времени

Quand il те prend dans ses bras

Il me parle tout bas,

Je vois la vie en ros е .

Она была счастлива. Времени не существовало.

Il те dit des mots d'amour,

Des mots de tous les jours,

Et fa me fait quelque chose [2] .

Кадис был рядом, вдвоем они парили в облаках.

2

Он говорит мне слова любви, / Простые, милые слова, / И они сводят меня с ума (фр.).

II est entre dans топ coeur

Une part de bonheur

Dontje connais la cause. [3]

Этот мир принадлежал им одним. Никого и ничего вокруг. Только она и Кадис.

С est lui pour moi Moi pour lui

Dans la vie,

Il me la dit, la jure pour la vi е . [4]

Бульвар Монпарнас, бульвар Распай... Разве есть на свете что-то прекраснее? Мазарин заблудилась в своем счастье. Они на Левом берегу или на Правом? Ни на каком. Вне времени и пространства... В розовом цвете.

3

В сердце у меня отныне / Живет частичка счастья, / И я знаю, что тому причиной (фр.).

4

Он для меня, / Я для него, / И он поклялся, что так будет всегда (фр.).

В городе расцветала весна. Из-под снега проступал изголодавшийся по солнцу асфальт. Владельцы бистро спешили развернуть летние веранды. "Добрый день, мадемуазель; добрый день, месье... Попробуйте наши пирожки "сен-жак". Только что из печки. Просто тают во рту". Официанты соблазняли посетителей ленчем на свежем воздухе.

Пиво пенилось в кружках, стаканы сверкали на солнце, весь город праздновал наступление весны. Даже роденовский Бальзак, казалось, вот-вот спрыгнет с пьедестала и присоединится к всеобщему ликованию. Парижанам хотелось верить, что зима отступила. А для Мазарин и Кадиса она никогда и не наступала.

На бульваре Монпарнас Кадис завязал Мазарин глаза своим черным шарфом. Девушка с восторгом приняла правила игры. Это был один из ритуалов, известных только двоим.

— Ты мне доверяешь?

— Полностью.

— Ловлю тебя на слове.

Прохожие с удивлением поглядывали на пожилого господина, который вел за собой девчонку с завязанными глазами.

— Поиграем в загадки?

Мазарин радостно закивала.

— Куда я тебя веду?

— В "Клозери-де-Лила"?

— Холодно, холодно.

— Ладно. В "Ротонду".

— Мы идем к Бальзаку.

— То есть... к памятнику Бальзаку?

Кадис рассмеялся:

— Совсем северный полюс.

Они подошли к перекрестку как раз в тот момент, когда на светофоре зажегся красный.

— Бежим, малышка.

Идти средь бела дня в полной темноте, ориентируясь лишь по щербинам в асфальте босыми ногами, было непривычно. Временная слепота обостряла слух. Внезапно они остановились.

— Ну что, сдаешься?

— Нет, дай подумать... — Мазарин помолчала: — Ну конечно, "Куполь". Точно: "Куполь".

Мэтр ресторана "Дом" вышел навстречу гостям и понимающе кивнул, когда Кадис приложил палец к губам.

Взоры посетителей обратились к босоногой женщине в черном пальто и с завязанными глазами. Заметили и ее таинственного седовласого спутника. Мазарин чувствовала на себе пытливые взгляды, но нисколько не смущалась. Ничто на свете не могло отнять у нее радости.

Живописец помог ученице подняться по лестнице и усадил ее за стол, который тут всегда держали для него, как бы редко он ни появлялся.

Ресторан привел Мазарин в восторг. Повсюду были репродукции Модильяни, фотографии, безделушки, напоминавшие о художниках и моделях великой эпохи. Здешние стены впитали атмосферу богемного Парижа начала двадцатого века.

— Помнишь, ты говорила, что твой любимый художник — Модильяни? Вот, пожалуйста. Это его место. Сюда он приходил с Жанной Эбютерн, своей великой, и последней, любовью.

На стене кто-то вырезал надпись по-итальянски: "Писать женщину значит обладать ею".

— Писать женщину значит обладать ею, — прочел Кадис вслух. — Как это правильно!

— А я, пожалуй, не соглашусь.

— Тут не о чем спорить. Ведь ты моя.

Мазарин обиделась:

— Твоя?.. С чего ты так уверен?

В сердце Кадиса впервые зашевелился червь сомнения. Он и вправду был уверен, что Мазарин принадлежит ему безраздельно, что в ее жизни нет и не может быть никого другого.

— У тебя кто-нибудь есть?

Мазарин решила солгать.

— Нет, но вполне мог быть. — Она торжествующе улыбнулась, заметив, как в глазах художника вспыхнул внезапный интерес. — Так ты ревнуешь, учитель?

— Вот еще! Даже если у тебя кто-нибудь есть, малышка, ты все равно моя. Если ты мне не веришь, посмотри на наши полотна.

— Картины — это всего лишь картины.

— Такой художник, как ты, не должен говорить подобных вещей.

— Но это правда, Кадис.

— Кто-то сказал, что правда и есть главная ложь.

— А что же тогда ложь? — спросила Мазарин.

— Знаешь, сколько истин таит в себе холст? Все и ни одной. Он не может скрыть только одного: того, что мы чувствуем, когда творим. Это и есть правда.

В наших картинах все — страсть, малышка. СТРАСТЬ. Пикассо говорил: "Мое "я" рвется на холст... И ничего с этим не поделаешь. На моих картинах слишком много меня... Проблема во всем остальном". Так и с нами: наша страсть, наше "я", наши мысли оказываются на холсте.

Мазарин хранила молчание. Внезапно Кадис вспомнил ее слова: "Твоя?.. С чего ты так уверен?" — и вновь почувствовал укол ревности. Он бережно взял девушку за руку, заглянул ей в глаза и спросил, борясь с дрожью в голосе:

— Малышка, у тебя кто-нибудь есть?

40

В последнее время Мазарин все чаще отменяла свидания, под вполне благовидными, но явно фальшивыми предлогами.

Паскаль умирал от желания увидеть подругу, но решил не докучать ей и посвятить освободившееся время изучению ее случая.

Составленная им психологическая карта никуда не годилась. В ней было слишком много лакун, непроверенных фактов и белых пятен. Для диагноза явно не хватало фактов.

Вот что у него получилось.

Имя: Мазарин.