Неподвластная времени

— По-моему, дочка, тебе еще очень много нужно мне рассказать. Может быть, пока я не нашел ювелира, ты начнешь заполнять пробелы в моих знаниях?

— Мне нужно выяснить, зачем им тело, Аркадиус. Это все, что я могу сказать. Прошу вас...

— Ну хорошо. Не знаю, что ты скрываешь. По большому счету я даже не знаю, кто ты на самом деле, но в моем возрасте... Право, какая разница? Я постараюсь разыскать своего друга. И куда только нас заведет твоя скрытность?

— Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Когда-нибудь я все вам расскажу. А пока просто не бросайте меня. Ладно?

— Ммм... Если ты еще раз меня поцелуешь, я, пожалуй, подумаю.

Мазарин снова поцеловала антиквара, и тот рассмеялся.

— Но учти: если мой друг умер, больше спросить не у кого. Я тебя предупредил.

42

«Излишества» были обречены на успех. Фотографии получились весьма впечатляющими, как все, за что бралась Сара Миллер. Каждый портрет оказался настоящим шедевром — провокационным, шокирующим, интригующим, ироническим, гротескным, барочным, сатирическим, одним словом, великолепным. Проведя в родном городе около двух месяцев, Сара вдруг задумалась, что же делать теперь: вернуться в Париж или убежать в какой-нибудь отдаленный уголок земли? Ледяной ветер, от которого она пыталась спастись на родине, настиг ее и здесь.

О Кадисе Сара ничего не знала и знать не хотела. Так, по крайней мере, она внушала самой себе. Скорее всего, ее муж переживал головокружительный роман или тяжелый творческий кризис, потому и не звонил. Его молчание задевало Сару, но она понимала, что сама развязала ему руки своим поспешным отъездом.

Ей все-таки удалось откусить кусочек от Большого Яблока, чтобы хоть немного утолить голод любви и понимания.

Но этого было мало. Большое Яблоко оставалось всего лишь яблоком, оно могло взбодрить, но не насытить.

Каждый вечер Сара ужинала с Энни. Та старательно опекала подругу и постоянно знакомила с новыми людьми, желающими выразить восхищение великой художнице. Слова, пустые слова, фривольные шутки, разговоры ни о чем, напыщенные и бессмысленные монологи. Сара напрасно искала среди новых знакомых единомышленника. Человека, похожего на нее саму. Того, с кем можно было бы разделить мысли и тревоги. Человека, способного понять, что творится с мужчиной и женщиной на закате дней.

Больше всего на свете Саре хотелось говорить о человеческих страстях, переживаниях и боли. Повстречать того, кто подтвердит, что ее мучения вполне естественное дело и что они непременно кончатся.

Порой ей казалось, что она совершенно одинока в своих мучительных терзаниях. Люди не любят проигравших, а Сара чувствовала, что терпит поражение. Нелепо искать понимания у тех, кто смертельно боится жизни и прячется от нее за щитом банальности.

В разгар очередной застольной беседы Сара неожиданно поднялась на ноги.

— Мне пора.

Все повернулись в ее сторону. Чем это такой успешной женщине не угодил "Лотос", самый модный ресторан в среде нью-йоркской богемы?

Энни бросилась ее уговаривать.

— Останься, Сара. Посмотри. — Она обвела присутствующих широким жестом. — Они здесь из-за тебя.

— Прошу прощения, мне совсем не хочется портить вам вечер...

— Я тебя провожу.

— Ни в коем случае. Ты и так слишком много для меня сделала.

— Я люблю тебя, Сара, мне больно смотреть, как ты себя изводишь. Такая женщина, как ты, не должна позволять...

Сара перебила:

— Не должна позволять чего? Я только и делаю, что все время что-то позволяю или не позволяю. Это слово давно пора выбросить из моего лексикона.

— Извини, ты права, конечно. Кто я такая, чтобы давать тебе советы.

— Знаешь, что хуже всего, Энни? Я впервые в жизни не знаю, что делать.

— Ну и не надо ничего делать. Подожди...

— Не могу. Завтра сяду в первый же самолет.

— Так ты ни к чему не придешь.

— Возможно, в этом вся суть. Не иметь ни проектов, ни договоренностей. Я привыкла слишком тщательно все планировать.

— Там будет все то же самое, только друзей не будет. Не уезжай, Сара.

— Прощай, Энни.

Сара больше не слушала причитаний подруги, умолявшей ее остаться. Она вышла на улицу, не зная, чем заполнить зияющую в душе пустоту. Ей хотелось плакать, но слез не было. Она совсем иссохла.

Ночь пахла гудроном и выхлопными газами. Сара шла куда глаза глядят, мечтая заблудиться и пропасть на пустых улицах.

Над решетками отопительной системы вились причудливые спирали пара. Тротуары были так же пусты, как она.

Бездомные спали прямо на асфальте, укрывшись страницами "Нью-Йорк таймс", "Индепендент" и "Уолл-стрит джорнал". Вчерашние сенсации служили одеялами тем, кто сегодня остался без крова. Теперь Сара не стала бы их фотографировать: что толку обличать несправедливое устройство мира! Она потратила на это слишком много времени. Как, вы еще не в курсе: на планете Земля существуют голод, войны и неравенство полов... Смысл ее профессии в том, чтобы превращать обличительные репортажи в развлечение для богемы.

Она потратила лучшие годы, гоняясь за химерами: сколько ни обличай зло, в мире его меньше не становится.

Проститутки, богачи, нищие, молодежь, старики, смех, печаль... В ночной тьме ярко сияло человеческое ничтожество.

Сара добралась до отеля под утро, усталая и потерянная, и, прежде чем подняться в номер, заказала в баре сухое мартини. Пригубив напиток, она огляделась. У окна стоял мужчина с бокалом шампанского в руках. Уличный свет преломился на хрустальной грани, превратив шампанское в жидкое золото. Сара не смогла удержаться; это был бы отличный снимок: "Одиночество в пути".

Она достала из сумочки маленький фотоаппарат и щелкнула затвором. Мужчина резко обернулся и направился к ней.

Сначала Сара не узнала героя снимка, а когда поняла, кто это, зарделась от стыда.

— Извини, пожалуйста, — проговорила она. — Я не сдержалась. Свет, твоя спина, бокал...

— О чем ты говоришь?.. Быть застигнутым объективом Сары Миллер для меня огромная честь.

— Что ты здесь делаешь?

— Я только что приехал. Знаешь, вся моя жизнь сплошное кочевье. Ты так расхваливала этот отель, что я решил попробовать в нем остановиться.

— Я даже не знала, что ты уезжал.

— Ты ведь мне не звонила. Откуда же тебе было знать?

— Завтра... я уезжаю.

— Возвращаешься в Париж?

Сара уклонилась от ответа.

— Мое приглашение остается в силе. Я буду очень рад видеть тебя на моем ранчо Сан-Хорхе. Не знаю почему, но мне кажется, что колумбийский воздух пойдет тебе на пользу.

Художница пригласила Хермана за свой столик. Она и вправду ему обрадовалась. Хотя они были едва знакомы, Херман Наранхо производил впечатление надежного человека, искреннего и сердечного.