Непонятый Онегин

Вот истинное истолкование причины хандры Онегина. Ответ неполон, поскольку возбудитель болезни и здесь не указан; зато диагноз поставлен предельно четко. Яснее о причинах сказать и затруднительно, поскольку речь идет о явлении как будто самозарождающемся и в силу этого беспричинном, внезапном. А вот источник явления ранее не был отмечен, и он неожиданный: это личный опыт юного поэта! Вот для чего мне понадобилось отвлечение с переключением внимания с образа героя на образ автора.

Постоянное внимание поэт уделяет соответствию поведения человека его возрасту. Можно даже выделить сквозной поэтический мотив с широким диапазоном значений.

В озорном стихотворении «Телега жизни» четко, со всей полнотой определены этапы человеческой жизни: «С утра садимся мы в телегу…» – «Но в полдень нет уж той отваги… – «под вечер…» Два рубежа из трех конкретны и универсальны: «утро», возраст совершеннолетия, – восемнадцать лет, «полдень» – тридцать лет; «вечер» типового значения не имеет, наступает индивидуально – для кого раньше, для кого позже (ныне в регионах высчитывается средний срок продолжительности жизни его жителей).

Поэт по крайней мере уважительно относится ко всем этапам жизни, поскольку ни один не обделен своими духовными ценностями: «Зевес, балуя смертных чад, / Всем возрастам дает игрушки…» («Стансы Толстому»). Их и надобно ценить; следование возрастной норме – поведение достойное:

Всё чередой идет определенной,Всему пора, всему свой миг;Смешон и ветреный старик,Смешон и юноша степенный…

К Каверину.

Выделена юность как пора, наделенная радостями жизни наиболее щедро.

Но поэта интересуют и всяческие отклонения от нормы. В Лицее, когда многие впечатления доступны ему еще только умозрительно, приходит на выручку литературный опыт. В стихи лицеиста приходит миф об Анакреоне, когда великий сладострастник и в старости не желает расставаться с привычками юности: «Он у времени скупого / Крадет несколько минут» («Гроб Анакреона»). Многого нельзя – но хоть что-нибудь!

Эта ситуация психологически более понятна, когда человек держится за прежние привычки, от которых возраст повелевает отвыкать. Но Пушкину ведом и поступательный ход, когда человек упреждающим образом отказывается от насущных радостей, предпочитая ценности еще предстоящего этапа. Таков адресат «Стансов Толстому»: «Философ ранний, ты бежишь / Пиров и наслаждений жизни…» Вот наставление ему:

До капли наслажденье пей,Живи беспечен, равнодушен!Мгновенью жизни будь послушен,Будь молод в юности твоей!

Но бывают ситуации еще сложнее, когда декларируется одно, а сердце слушается не деклараций, а своего произвола. Такое приключилось с Пушкиным перед выпуском из Лицея, с осени 1816 по весну 1817 года. В основе – обыкновенное взросление, Пушкин на пороге восемнадцатилетия, подросток становится юношей. Но этот природой установленный переход, который чаще проходит в спокойных эволюционных формах, в импульсивном Пушкине принял взрывоопасный характер. Можно ли сказать открытым текстом: мне очень хочется иметь подругу, но при казарменном образе жизни ее просто нет? Да над тобой только посмеются. Но юноша уже умеет мыслить поэтически, ему помогает воображение. Да есть у меня подруга! Только мы в разлуке. Неважно, по какой причине; мало ли их бывает в жизни? А разлука – чувство тягостное…

Нужно подчеркнуть: внешне жизнь Пушкина не переменилась; даже чуткий Пущин, его сосед по нумеру, никаких перемен в поведении друга не замечает. Но заканчивается по общему лицейскому ритуалу день, Пушкин уединяется в своем 14-м нумере – и текут элегии.

Тоже характерная деталь: Пушкин уже активно печатается в журналах, но очень редкие стихи из элегического цикла были опубликованы при жизни поэта: он выговаривается для самого себя!

Только один раз (и в самом начале) поэт обозначил срок разлуки – «до сладостной весны». Но чем дальше, тем отчетливее разлука воспринимается бессрочной. В лицейских стихах уже проигрывался вариант – клин вышибается клином: не получается одна любовь, можно попробовать другую. Но так могли поступать герои стихов поэта, себя он проверяет единственной любовью.

Движение поэтической мысли можно уподобить колебанию большого маятника, ход которого отсчитывает не просто бытовое время, но время жизни. Движется маятник, теряя скорость, к верхней точке – и кажется, силы иссякают; еще чуть-чуть – и маятник сломается, пресечется жизнь. В песне поэта начинают звучать жалобы.

Счастлив, кто в страсти сам себеБез ужаса признаться смеет…

Элегия.

Страшно слышать такие слова из уст влюбленного, который сам не может воспринимать свою страсть «без ужаса». А как не ужасаться, если «цвет жизни сохнет от мучений!» Источник ужаса не внешний (недосягаемость объекта любви), а внутренний, поскольку неутоленная страсть воспринимается разрушительной. И тогда возникает надежда уже не на счастье – хотя бы на то, чтобы «в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный». Надежда несбыточна, и в резерве остается только упование на смерть-избавление.

Но маятник начинает обратное движение, набирается скорость – и сквозь жалобы прорывается ликование:

Мне дорого любви моей мученье –Пускай умру, но пусть умру любя!

Желание.

Потому и пришла ассоциация с маятником, что в элегическом цикле колебания между восторгами и отчаянием ритмичны и повторяются многократно. Но восторги призрачны, а отчаяние реально. Наблюдения над прожитой жизнью, размышления над ее перспективами безотрадны.

Происходит нечто неожиданное и страшное. В сознании молодого человека исчезает средняя часть жизни, начальная с конечной соединяется напрямую!

Ты мне велишь пылать душою:Отдай же мне минувши дни,И мой рассвет соединиС моей вечернею зарею!

Стансы (Из Вольтера).

А вот восклицание в послании «Князю А.М. Горчакову» (1817): «Твоя заря – заря весны прекрасной; / Моя ж, мой друг, – осенняя заря».

Я сделал это отступление ради того, чтобы лучше понять Онегина. Если его (через сходство с Пленником) Пушкин назвал человеком с преждевременной старостью души, то мне и захотелось представить изображение такого героя: такое состояние придумал себе сам поэт!

Накапливаясь, отчаяние разряжается в послании «Князю А.М. Горчакову» серией предельно заостренных вопросов:

Ужель моя пройдет пустынно младость?Иль мне чужда счастливая любовь?Ужель умру, не ведая, что радость?Зачем же жизнь дана мне от богов?

Такие вопросы какое-то время можно носить в сердце, но беспредельно – нельзя. Слишком они жгучи. Тут действительно выбор всего лишь из двух: или сердце разорвется от перенапряжения, либо вопросы надо решить.

Пушкин решил вопросы. Преодоление кризиса, как и его возникновение, произошло не на путях творческого поиска, а на путях биографической жизни. Пока поэт ломал голову над сложнейшими вопросами, умозрительно решить которые было бы чрезвычайно трудно, вплотную приблизились два тесно взаимосвязанные события: заканчивался срок обучения в Лицее, открывалась перспектива самостоятельной жизни. Приближение выпуска, предстоящее расставание с лицейскими товарищами вывело Пушкина из состояния психологического шока.