Непоследние времена

Плаксин: «Хочу яблок!»

Василий предупредил нас, что осужденные просто так говорить не будут. Журналисты, особенно иностранные, здесь не редкость, поэтому пыжики уже давно смекнули, что к чему, и душу раскрывают лишь за магарыч – чай и сигареты. На комплексное общение с осужденными у нас ушло двадцать пачек «Принцессы Нури» и тридцать «Примы».

Николай Плаксин – один из тех, чей облик совершенно не вяжется с историей преступления, которая висит на двери камеры: с двумя подельниками он убил трех человек, и это его третий срок. В 1990 году был арестован, три года провел в камере смертников.

– По отношению к себе я требую смертной казни – это лучше, чем те мучения, которые у меня сейчас. А для общества смертной казни я не желаю. Надо, чтобы были суды присяжных. Чтобы во всем разбирались. А то оговорить человека сегодня – нечего делать. Помните историю с парнем, которому дали «вышку», а потом выяснилось, что это дело рук Чикатило? Но пацана-то расстреляли.

– А почему вы хотите расстрела для себя?

– А зачем мне такая жизнь? Я забыл, когда в последний раз яблоки ел. Посылки мне только мать шлет, а что она может мне на свою пенсию прислать? Мне стыдно к ней обращаться. Стыдно, что я не могу сам себя обеспечить. Вот сходил в ларек – пять пачек сигарет, пачка чая, сто грамм конфет. Это моя месячная зарплата. Я шью рукавицы для сталеваров восемь часов в сутки. Другой работы здесь нет.

– Надеетесь на лучшее?

– Какая надежда? Пожизненное заключение – это минимум 25 лет. А потом раз в три года можно подавать на условно-досрочное освобождение (УДО). А я чахоточный, я и эти 25 лет не протяну.

Плаксин помолчал секунд двадцать – обычная пауза пожизненника. Потом начал про несправедливый приговор. Здесь считают так: если жалуется на несправедливость – значит, еще надеется.

Иоффе: «Радуева здесь убьют»

– Смертную казнь нужно применять к людям, глубоко раскаявшимся. Потому что для них эта казнь будет облегчением, – сказал мудрую вещь Григорий Иоффе. За двенадцать лет он сумел сохранить здесь вполне гражданский вид: усы, живот – хоть сейчас фрак надевай.

– А вы раскаявшийся?

– В чем мне каяться? Я полицая убил. Убил, даже не раздумывая ни секунды. А почему я должен думать, когда он сжигал детей, когда он их расстреливал, когда он их подкидывал в воздух и убивал очередью из автомата? А осудили – потому что я еврей. Но я ярый противник казни. И пожизненного заключения тоже.

– А вот Радуева, которого недавно осудили на пожизненное, – как же его тогда наказывать?

– Зачем он нужен здесь, этот Радуев? Зачем нужен здесь этот негодяй?! Ко мне его не посадят – это могу сказать точно. А там, куда его посадят, его сделают педерастом. В этом я уверен. Сначала опустят, потом убьют. А могут и опустить до такого состояния, что сам сдохнет. Но к таким, как Радуев, смертную казнь применять нельзя. Он не раскаялся.

– Чем вы здесь занимаетесь?

– Я? Я еще стараюсь как-нибудь бороться с этой судебной властью, чтобы восстановить справедливость. Смиряться здесь нельзя, иначе всё – ты собачка Павлова. Покушать, пописать, покакать, поспать. Еще наукой немного занимаюсь. Немножко физикой, немножко математикой, немножко астрономией. Я сам физик, папа у меня физик, дед был физик, мать физик, сестра физик, дети ее физики, мои дети физики. Веду обыкновенные расчеты. Все, что угодно. Механические часы у вас есть? Посмотрите на часовую стрелку. Сколько измерений вы видите? Длина-ширина-высота – три?

А центр, откуда выходят стрелки, – это нулевой центр? Значит, каждый час имеет свое отражение. А если есть отражение, значит, это уже пятимерное измерение. А если проводить расчеты по пятимерному измерению, видоизменив некоторые математические догмы, как вы думаете, на какие технологии можно выйти? Ну вот, я этой проблемой и занимаюсь. Вот сейчас хочу написать письмо в Росавиакосмос.

– Мы его зовем Маппет-шоу, – сказал мне один из охранников, когда я вышел из камеры Иоффе. – К академику Иоффе он не имеет никакого отношения, но попробуй ему об этом скажи. И убил он никакого не полицая. Так, из корыстных соображений. Ну да Бог с ним. Фамилия, национальность и история про полицая – это единственное, что у него осталось для жизни.

Дашкин: «Радуева здесь не тронут»

Из одного корпуса в другой я прохожу над площадкой для прогулок. Именно над. По мосткам. Подо мной – контейнеры для гуляющих людей. Железные отсеки, каждый размером три метра на три метра, и по ним из угла в угол ходят люди. В том же составе, в каком сидят.

– Гуляем, гуляем, – кричит охранник, и осужденные начинают метаться по прогулочным камерам. Разговаривать, когда у тебя под ногами гуляют, сначала неудобно, но потом привыкаешь.

На лейтенанта Смирнова тут же обрушивается град вопросов:

– Василий Петрович, мне тут пришло письмо нерусское. С крестиком.

– Извини, это я не разумею. Но если с крестиком – наверное, от баптистов. Они сюда часто пишут, – говорит мне Смирнов. – С ними многие переписываются. Кто красиво писать умеет, тому посылки приходят. Иногда даже доллары в конвертах. В общем, прокладывают путь к душе через желудок.

– Василий Петрович, а мне тут тоже письмо пришло. Я полмиллиона выиграл. Как мне их получить? Осужденный протягивает рекламное послание. «Поздравляем, – написано в письме. – Вы выиграли 500 тысяч рублей. Чтобы их получить, нужно купить то-то и то-то».

– Обычная голимая замануха, – объясняет Смирнов. – У меня самого таких целая пачка. Хочешь покажу?

– Ну как же, вот тут даже портреты тех, кто уже получил деньги. Не может быть, чтобы замануха.

Смирнову еще минут десять приходится убеждать осужденного. По-моему, до конца ему это так и не удалось. Запросто может письмо написать в прокуратуру – мол, администрация не дает мне возможности получить выигрыш.

– Они как дети, – говорит Василий Петрович. – Скажи им, что небо стало зеленым, – и поверят. Потому что ты с воли, значит, тебе видней. К тому же они сели-то когда? Мир другим был.

Насчет Дашкина меня предупредили заранее, что он человек непредсказуемый. Если настроение хорошее, будет часами разговаривать, а если нет – может и напасть. Кажется, в этот день у Дашкина было хорошее настроение.

– Эх вы, братья мои стальные, – улыбался он, когда ему надевали через дверь наручники. И – сквозь смех: – Я без них как без рук.

Но даже через шутки и прибаутки я чувствовал какой-то ледяной холодок. После каждой фразы Дашкин аккуратно, по-волчьи приводил свои ровные зубы в исходное положение.

– Лично для себя я выступал и выступаю за смертную казнь. И поверьте, это не игра на публику: я выбираю смертную казнь. Я заслужил. Я не писал прошение о помиловании. Но только чтобы так: «Да – да, нет – нет». Вынесли приговор, пришли, расстреляли. А когда человека начинают годами морить, это уже другой человек, его нельзя расстреливать. Происходят очень серьезные внутренние изменения. Когда меня осудили, я был бандит из бандитов. Но уже через месяц в камере смертников я стал другим человеком.