Неповиновение (Disobedience)

Я позвонила Скотту. Было поздно, но что ж, он сам всегда говорил: «Звони мне в любое время». «Если тебе правда надо», - добавлял он. – «Если надо».

Я позвонила ему не потому, что нуждалась в нем, или хотела, чтобы он вернулся, или из-за подобной чуши. А потому, что знала, что он поймет. Пока телефон набирал номер, я почти убедила себя повесить трубку, потому что, может быть, из-за этого звонка я кажусь жалкой именно тогда, когда должна пытаться быть сильной. А потом он ответил.

– Привет, - говорю, - это я.

Он сказал:

– А. Ладно.

– Скотт, я бы тебе не звонила, просто…

Я сделала паузу, чтобы добиться драматического эффекта. Да, для этого. Я признаю. Я сделала паузу, чтобы он подумал, что сейчас я скажу, что люблю его или хочу, чтобы он вернулся. Чтобы он почувствовал себя паршивым, недалеким и ограниченным, когда я сказала:

– Я узнала, что мой отец умер.

Вдох.

– Мне очень жаль. – По его голосу было слышно, что ему жаль. После паузы: - Я приеду.

– Нет, нет, не надо. Все хорошо.

– Я приеду.

– Ты уверен? Сможешь ускользнуть?

– Да, - сказал он громко. – Да, я сейчас приеду и выйду на конференцсвязь.

Помню один пьяный вечер в каком-то баре в даунтауне. Была ночь тимбилдинга, поэтому нас было шестеро: Анна, практикантка, большие глаза, короткие юбки; Мартин, менеджер по работе с клиентами, надеющийся, что Скотт уйдет домой, и он будет альфа-самцом; Бернис, тихая, муж звонил как минимум дважды в день; Карла, босс, шерстяной костюм, хотела быть щедрой, но нервно поглядывала на меню каждый раз, когда кто-то из нас заказывал напиток; и Скотт, главный босс, братается с врагами.И я.

Мартин, как обычно, пытался приобнять Анну и говорил слишком громко. Он стукнул кулаком по столу и сказал:

– Знаете, в чем проблема страны?

Мы покачали головами. Мы с Бернис переглянулись.

– Слишком. Много. Религии. Вот в чем проблема. Это религиозное быдло в Айове, вот кто разрушает страну. С цензурой. Вот что разрывает страну на части: цензура. Знаешь, Ронит, у вас в Европе правильно считают. – Он произнес мое имя неправильно, как обычно, поставив ударение на первый слог, Рон ит, вместо Рон ит.

– А, да? – спросила я.

– Да. Бог. Мертв. Я имею в виду, какой в этом смысл, ведь так? Я прав? – Я продолжала молчать. Мартин огляделся по сторонам и повторил: - Я прав, ребята?

Карла посмотрела на Скотта. Он дал ей одобрительную улыбку. Она сказала:

– Ну, думаю, это и правда кажется немного неуместным…

– Да! – сказал Мартин. – Да! Я имею в виду, кто, черт возьми, помнит катехизис, или двенадцать апостолов…

– Или Десять Заповедей, - подключилась Карла.

– Да, кто, черт возьми, вообще знает Десять Заповедей? Разве там не написано, типа, не мусори, не кури, покупай американское, и все такое?

Все засмеялись. Даже тихая маленькая Бернис тихо хихикала, ее плечи тряслись. Кроме Скотта, помню.

Анна, наконец подхватив тему разговора, сказала:

– Да, готова поспорить, никто в этой комнате не знает Десять Заповедей.

Я могла бы тогда посмеяться. Я могла бы изобразить радость. Мартин переключился бы на какую-нибудь другую напыщенную речь. Но вместо этого я сказала:

– Я знаю.

Тишина. Они посмотрели на меня. Это была далеко

не лучшая фраза, которую можно сказать в баре даунтауна в пятницу вечером.

Карла сказала:

– Спорим, не знаешь.

Я загибала пальцы, подсчитывая:

– Раз. Я Господь, твой Бог. Два. Да не будет у тебя других богов кроме меня. Три. Не используй имя Господа напрасно. Четыре. Чти отца своего и мать свою. Пять. Помни святой день субботы. Шесть. Не убивай. Семь. Не прелюбодействуй. Восемь. Не кради. Девять. Не лжесвидетельствуй. Десять. Не завидуй.

Они смотрели на меня с открытыми ртами. Взгляд Скотта встретился с моим. Хороший, ярко-голубой взгляд уважения. И я подумала: надо было сказать на иврите. Мартин сказал:

– Да кто вообще их соблюдает?

Должна признать, он был прав. Потому что в ту ночь Скотт предложил вместе поехать ко мне на такси.

Я оглядела квартиру, пытаясь вспомнить, принадлежали ли какие-то вещи ему или времени, когда мы были вместе. И лучше будет или хуже, если я их уберу. Лучше, если он не будет думать, что я специально оставляла напоминания о нем. Хуже, если он заметит их отсутствие и поймет, что я специально их убрала. Дерьмо.

Я стояла, держа деревянного кота, которого он мне купил, гадая, что же с ним делать. Это был подарок в качестве примирения. Он сделал одно из своих раздражающих замечаний о том, что женщины не должны жить одни. Я сказала что-то типа: «А, да?». И он сказал: «Ага, особенно еврейки. Вы иногда вредные. Вам лучше хотя бы кошек заводить». Я сказала ему, что он сам себя ненавидящий еврей, а он сказал: «Покажи мне еврея, который не такой», и тут я его вышвырнула.

Через пару ночей я поздно возвращалась из спортзала, смотрю – он прячется в лобби моего дома и держит кота в оберточной бумаге. В тот раз он впервые остался на всю ночь. Я спросила, как так получилось, и он ответил, что жена забрала детей к своим родителям в Коннектикуте; они навещают родственников, ходят в церковь, всякая деревенская ерунда, говорит. Я его ударила и говорю: «Церковь! Ты женился на шиксе?!». Он сказал: «Кто бы говорил». Я сказала: «Я – это другой случай». А он: «Да ладно», и наклонился, и его кожа пахла кедром, льном и лимонами, заполняя мои ноздри.

После этого я сказала ему, что мой отец захотел бы, чтобы я вернула его, Скотта, к вере. Он сказал: «А он бы не хотел, чтобы ты сама вернулась?» Я не ответила на это.

Я думала об этом, о запахе его кожи и размере его рук, которые были слишком большими, до нелепости большими, клоунскими руками, и в тот момент прозвенел звонок в дверь, и буквально через полсекунды он зашел, и я осознала, что все еще держу тупого деревянного кота.

Я положила его на стол в прихожей и сказала:

– Привет.

Он сказал:

– Привет. Я должен пожелать тебе долгой жизни или что-то в этом роде?

– Если хочешь. Но я думала, ты желаешь, чтобы я умерла.

Он пробежался рукой по волосам с усталым и раздраженным видом.

– Не желаю я, чтобы ты умерла. Боже, Ронит, почему ты всегда такая…

– Надоедливая?

– Обороняющаяся.

«Не знаю, - чуть не сказала я, - не могу даже придумать, почему я должна хотеть от тебя обороняться». Вместо этого я вцепилась ногтями в свою ладонь – крепко, очень крепко – и сказала: