Непридуманная история Комсомольской правды
Шрифт:
Очень кстати! Это то, что мне надо. О! Хорошо! Фекалия пошла! МГИМО? Нет, это слишком! Даже не думай! О! Как прекрасно! Пропел где-то неподалеку петух. Крякнула сойка. Отозвался сой. Московский полиграфический институт. Тоска! Типография. Тетки в синих халатах. Институт стали и сплавов! Ужас! Мартен! Плавка! Жара! Ночная смена. Ага! Вот! Одесское мореходное училище технического флота объявляет набор…. Это то, что надо! Океаны, шторма, паруса, якоря, бочки рома, пьяные креолки, боцман Джонни, шкипер, триппер, Кацман, полубак, форштевень, Кейптаун… Яркий огнь Определенности и Уверенности осветил мое сознание. Этот измятый, серый клочок бумаги указал мне Путь! Спасибо, Серый Клочок! Спасибо, Большая Нужда! Вот она, Игра Счастливого Случая! В Пространстве
Я бережно, словно реставратор, по краешку рамочки, пальчиками «вырезал» это объявление и спрятал в карман. Теперь я знаю свое Будущее! Я завтра напишу письмо в Одесское мореходное училище! К черту сталь и сплавы! На хуй полиграфию и международные отношения! Я буду моряком! Я буду сходить вразвалочку на берег, как будто я открыл шестьсот Америк. Я скину с себя серую, шерстяную, невыразительную школьную форму, словно заколдованный царевич-лягух, и предстану перед очами изумленных блудниц – красавцем-принцем. Брюки клеш! Ботинки «Нариман». Бескозырка белая, в полоску воротник. Карманы топорщатся от тугих пачек динаров, тугриков и песет. Я увижу дальние страны! Я буду ходить по борделям и тавернам Кейптаунского порта. Йо-хо-хо! Я буду пить виски, ром и темный эль, а занюхивать рукавом бушлата! Спасибо тебе, «Комсомольская правда»! Эх! В тот прекрасный момент Высшего Озарения, восседая орлом и удобряя почву соснового урочища отходами своей жизнедеятельности, возле бетонной стены, отделяющей Зону строгого режима Интерната от внешнего мира Свободы, Труда и Блуда, я и представить не мог, что именно «Комсомолка», обрывок которой я держал в пока еще не натруженных руках, и станет моей Судьбой и останется со мной на всю оставшуюся Жизнь.
Друг мой Витя…
2001 год. Москва. Московское время – 11 часов. Редакция газеты «Комсомольская правда». Кабинет редактора Московского отдела Виктора Шуткевича.
Я представляю себя несносным ритором на трибуне Гаагского трибунала:
«Господа! Я решительно против упразднения зимних каникул. Кому не нравится – может игнорировать посленовогодие и работать. Но нам, повесам, празднолюбцам, бездельникам и сибаритам, они просто жизненно необходимы!»
Пивко! С утра! Что может быть приятнее для такого отъявленного, прожженного, неисправимого эпикурейца, как я? Мы сидим с редактором Московского отдела Витей Шуткевичем в его кабинете (он тоже латентный, эскамотированный, дискретный эпикуреец) и пьем раннее, утреннее пиво.
Информация к размышлению.
Виктор Николаевич Шуткевич. Родился в деревне Чахец Брестской области. В 1978 году окончил факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. С июня 1976-го по июнь 2003 года – в редакции газеты «Комсомольская правда». Прошел путь от стажера отдела сельской молодежи до заместителя главного редактора. Был собственным корреспондентом «Комсомолки» в Польше (1988–1991). Поэт. Романтик. Влюбчивый, восторженный и добрый.
В последние годы – заместитель главного редактора «Российской газеты». Лауреат премии Правительства Москвы в области журналистики (2002). Автор поэтических книг на белорусском и польском языках.
Двухметровый, кудрявый, статный исполин, Витя был большим восторженным мальчишкой. Он был моложе меня на два года, но в «Комсомолке» работал уже больше двадцати лет, имел награды, и к тому же у него на родине, в небольшой белоруской деревеньке, уже при жизни земляками был создан его музей. Он единственный из моих знакомых, кто знает свою родословную до восьмого колена.
Когда я пришел в «Комсомольскую правду», меня сразу, как новенького, салагу, определили к Шуткевичу в Московский отдел. Туда всех новичков определяют на первое время, как в чистилище. Чтобы потом забрать: кого в рай, кого – в ад. Шутя никогда не психовал, не кричал, не топал ногами, не махал руками, при мне никого не бил сильно, до крови, даже когда
Московский отдел подвергался резкой критике высокого начальства. Никогда не бил нас своею рукою тяжелой под дых, нашкодивших своих сорванцов: Андрюшку Моисеенко, Володьку Ворсобина, Анечку Селиванову, Лешку Синельникова, Яську Танькову, Серегу Черных, Лешку Лазарева, Анечку Орлову, Сашку Мешка. Жили мы дружно и не бранилися. Все праздники, красные даты календаря, дни рождения и просто – окончание очередного дня празднуем в редакции, с песнями и плясками. Шутя меня бережет, как зеницу ока. И ежели кто-то трунит надо мной беззлобно, он говорит:– Не обижайте гения! Вы будете гордиться, что жили с Мешком в одну эпоху!
Краска смущения бросалась мне в лицо после таких слов.
Тогда еще в кабинетах можно было курить, есть, пить, совокупляться и влюбляться.
Девочка Дуся, сидит за столом, напротив меня, грызет авторучку и пристально смотрит на меня. Я делаю вид, что не замечаю, но вскоре меня начинает не на шутку волновать ее взгляд. А вдруг это любовь?
– У меня коза в носу? – спрашиваю я, наконец.
– Да нет. Просто ты классный.
– Отчего же мы до сих пор не вместе?
– Вы глазки будете друг другу строить или будете работать? – слышу грозовые раскаты голоса Шути над головой.
Иногда, в летние дни, он забирает весь отдел на выходные к себе на дачу. Дача у него большая, многоэтажная. Мы размещались на постой командой человек двадцать. Там даже бильярдная была. И тогда начиналось такая прекрасная мистерия, юношеская вакханалия, сатурналия, буйство страстей и эмоций! Песни, цыганские пляски, языческие костры, шашлыки, вино рекой. Шутя был не чужд шумному, языческому веселью. Ох, не чужд! Да мы и все были не чужды! Да я и сейчас не чужд.
К дню рождения Шути мы готовились скрупулезно и коллегиально. Что подарить человеку, у которого все есть? Ну, купили ему полное собрание дисков его любимых «Песняров». Но это же мало.
– А давайте ему стриптиз устроим? – легкомысленно предлагает Лешка Лазарев.
– Ты, что ли, ему его устроишь? – смеемся мы.
– Да нет, натуральную стриптизершу закажем!
Идея показалась нам страшно смешной и удачной. Заказали. Выписали пропуск. Она пришла, крупная такая, деревенская особь, килограмм восемьдесят. Кудрявая, конопатая, грудастая, задастая: кровь с молоком.
– Лазарев, – с легким укором заметил я, – это не стриптизерша, а проститутка!
– А стриптизерши не поехали. Но эта говорит, танцевать умеет, – успокоил Лазарев.
– Поздравляем! Поздравляем! – скандировали мы, преподнося ему наш скромный подарок, грудастую стриптизершу: – Плиз! Стриптиз! Стриптиз!
– Вы с ума сошли! – воскликнул Шутя и, как мне показалось, страшно покраснел. Он взволнованно схватил со стола какие-то бумаги, выскочил в коридор, походя укоризненно бросив мне:
– Ты это придумал? У тебя полчаса, чтобы ликвидировать этот бардак. Дураки!
И ушел стремглав вдаль по коридору. Надо же, в его возрасте и положении он еще не разучился краснеть!
Полчаса я ликвидировал этот бардак с деревенской красавицей, доставшейся мне неожиданно, как нечаянный чужой подарок, это целая вечность! Мы заперлись с ней в кабинете Шути, я поставил «Песняров», и она, споро раздевшись до трусов, сделала мне долгий, нервный стриптиз. Не пропадать же деньгам! Простите, «Песняры»!
– Не одевайся пока, – сказал я, выходя из кабинета, – вот так и лежи!
Пошел, позвал на угощение организатора этой нежданной оргии, Лешку Ларазева.
Отказался. Оказывается, я один там был такой разнузданный и безнравственный. Свершил, как бонус – феллацио, чтоб не пропадало семя всуе. Да и неизвестно, когда такая халява выпадет? Я ее за эти покорные стриптизы оставил на наш банкет, чему она была неслыханно рада: поела деликатесов, выпила хорошего вина, посмотрела на прогрессивных журналистов Великой Газеты и покинула наш чертог (через еще одно мое долгое надругательство в кабинете именинника Шути) довольная и совершенно бухая.