Неприступный герцог
Шрифт:
— Герцог говорит о моем брате. Он здесь, рядом со мной, и будет вести церемонию.
Воздух начал вращаться вокруг головы Абигайль со скоростью водоворота. Она взглянула на Леонору и на пустое место рядом с ней.
— Абигайль? С тобой все в порядке? — Герцог тронул любимую за плечо.
Абигайль шагнула вперед и протянула руку к пустому месту.
— Вы синьор Монтеверди, верно? Но я вас не вижу и не слышу.
— Он велел передать вам, что он здесь, — тихо сказала Леонора.
— Ты хочешь сказать, что не видишь его? — спросил Уоллингфорд.
— Нет. — Абигайль не сводила взгляда с пустого места. —
— Она здесь? Вот на этом самом месте?
Леонора протянула к Уоллингфорду руку. В ее глазах блестели слезы.
— Мой сын. Сын по крови. Я здесь.
— Ты не можешь ее видеть, — прошептала Абигайль, — но она здесь.
В повисшей тишине раздался голос Александры:
— Я не понимаю. Вы хотите сказать, что не видите монахиню, Уоллингфорд?
Абигайль вытерла слезы и повернулась к сестре:
— Слишком долго объяснять, дорогая, но это именно так. Помнишь, я как-то рассказывала тебе о проклятии, властвующем над замком?
— Да, что-то припоминаю. Отцы, пистолеты, любовники…
— До тех пор, пока проклятие не будет снято, женщины могут видеть только Леонору, а мужчины — только ее брата. Мужчины и женщины вечно разделены.
Александра побледнела и с силой сжала руку мистера Берка.
— О Господи! Я подозревала нечто подобное… Я думала…
— И как же снять это проклятие? — спросил мистер Берк, чье лицо было так же бледно.
— Мы надеемся… — Абигайль взглянула на Уоллингфорда.
Глаза герцога казались огромными и нежными на его красивом лице. Он подошел к ней и взял ее руки в свои.
— Если я дам клятву вечной любви, верно? Я, последний блудный сын Коппербриджа.
По саду пролетел ветерок, заставив зашуршать листья лимонного дерева.
— Уже поздно, — напомнила Леонора. — Луна восходит. Синьорина Абигайль, кто выдает вас замуж?
— Я… я не знаю…
Леонора повернулась и тихо что-то сказала. Повисла пауза, а потом вперед вышел герцог Олимпия:
— Я выдаю.
«Я собираюсь выйти замуж, — исступленно думала Абигайль. — Прямо сейчас. За Уоллингфорда». Она подняла глаза и встретилась взглядом с любимым. Что-то легкое и трепетное наполнило ее кровь, волнующее и пугающее одновременно.
— Мой брат будет подсказывать слова герцогу, — сказала Леонора. — А я — вам. Возьмитесь за руки.
Последовала пауза, и Уоллингфорд взял руку Абигайль в свою.
Они начали произносить слова клятвы. Леонора говорила тихо, а Уоллингфорд — громко, уверенно и решительно, обещая любить, лелеять свою жену и быть верным только ей одной. Голос Абигайль, повторявшей те же самые слова, казался ей самой каким-то слишком тонким и странным.
— Кольцо, — сказала Леонора. — Где кольцо?
Герцог Олимпия подошел к внуку и протянул ему золотое колечко. Леонора тихонько охнула, как если бы узнала кольцо.
— Этим кольцом, — сказал Уоллингфорд, надевая его на палец Абигайль, — я нарекаю тебя своей законной женой, обещаю быть с тобой и хранить тебя в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит нас. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.
Он наклонился и запечатлел на губах Абигайль нежный поцелуй, и тут же над его темной головой взошел на вечернем небе желтый диск луны.
Казалось,
все замерло вокруг. Только жаворонок выводил веселую песню на лимонном дереве.— Ну вот и все. Теперь вы женаты, — объявила Леонора.
Уоллингфорд поцеловал пальцы Абигайль, как раз над кольцом, и тепло его губ, распространившись по руке, согрело сердце.
— Я люблю тебя, — прошептала новобрачная.
Кто-то глубоко вздохнул слева от нее — скорее всего Александра, — и глаза Абигайль затуманились слезами. Она повернулась к Леоноре, чтобы поблагодарить ее и впервые взглянуть на синьора Монтеверди, но место рядом с монахиней оставалось пустым, только золотой крест мерцал в сгустившихся сумерках.
— Этому нет объяснения, — сказал Уоллингфорд. — Все эти загадки выше нашего понимания.
Абигайль опустилась в кресло.
— Я так хотела освободить ее. Ты должен был увидеть ее лицо.
Герцог развязал галстук и расстегнул жилет. Комнатка была маленькой и провинциальной, без телефона, электрической лампы и ванны. Но в брачную ночь мужу необходимы лишь две вещи: постель и жена.
Его жена. Она сидела в старинном кресле и смотрела не на него, своего новоиспеченного мужа, а на деревянный пол. Ее изящное лицо феи вовсе не лучилось радостью. На нем было написано глубокое разочарование.
— Возможно, должно пройти какое-то время. Наверное, снятие проклятия происходит не сразу. А может, так случилось потому, что у моего деда нет сыновей, законнорожденных сыновей…
Уоллингфорд опустился на колени перед креслом и положил руки на колени Абигайль.
— Дорогая, посмотри на меня.
Абигайль подняла глаза.
Уоллингфорд улыбнулся.
— Ваша светлость, моя дорогая герцогиня Уоллингфорд. — Он коснулся пальцем ее носа. — Моя жена. Сегодня я вверил тебе свою руку и свое сердце. Я готов подписаться под каждым произнесенным мной словом. Разве этого недостаточно?
Абигайль едва улыбнулась.
— Для меня достаточно. Но не для Леоноры.
— Мы отпраздновали бракосочетание с нашими семьями. Я терпел твою торжествующую сестру, называющую меня «дорогим племянником». Мы произносили тосты и ели торт…
— Очень вкусный торт. Такой густой и сливочный, с восхитительной смородиновой начинкой…
— Я на руках принес тебя в спальню, рискуя собственной спиной. И теперь, моя любовь, моя обожаемая супруга, я хочу лишь одного: уложить тебя в постель и сделать наш брак настоящим. — Уоллингфорд поцеловал руку жены. — У тебя есть возражения?
Абигайль обняла мужа за шею.
— Никаких, ваша светлость. Приступайте.
Уоллингфорд раздевал жену медленно и терпеливо. Начал он со шпилек, которые вынимал из прически по одной и складывал на кресло, желая показать, что может себя контролировать.
А она стояла терпеливо и даже апатично, пока он слой за слоем освобождал ее от одежды. Лишь ее глаза блестели, понимающе взирая на действия мужа, и горящая в них невинная мудрость, казалось, проникала в самые глубины его души. Абигайль молча помогла Уоллингфорду расстегнуть пуговицы и снять рубашку, а потом положила руки ему на грудь. В комнате, нагретой за день солнцем, было нестерпимо жарко, лишь слабый ветерок влетал в приоткрытое окно. А от рук Абигайль веяло прохладой, хотя по ее лицу уже разливался румянец возбуждения.