Неприступный герцог

Уоллингфорд тоже обессилел, но продолжал упрямо смотреть на тени на потолке. Где-то в комнате громко тикали часы, отсчитывая секунды в унисон с его сердцем.

Он посмотрел на жену, доверчиво положившую голову на его плечо, и погладил ее золотистые каштановые волосы, которые так любил. Абигайль крепко спала и ничего не почувствовала. Бедняжка, последние тридцать шесть часов у нее совсем не было возможности отдохнуть.

Уоллингфорд осторожно высвободился, стараясь не потревожить Абигайль — хотя и подозревал, что она не проснулась бы, если бы сейчас по кровати прошел слон, — бесшумно разыскал свою одежду и вышел за дверь.

Полная луна низко висела на небе, едва не касаясь крыш. Уоллингфорд не отказался бы от бокала вина и сигареты, но в отсутствие того и другого он просто сунул руки в карманы брюк и направился по опустевшей площади дель Кампо в сторону собора. В воздухе все еще витал жар дня. Веки его наконец-то отяжелели, и он решил вернуться в отель.

Но на полпути его остановил знакомый голос:

— Странное времяпрепровождение для молодожена.

Уоллингфорд вздохнул и повернулся к деду:

— Боишься, что я не выполнил своих обязательств перед титулом? Позволь заверить тебя в обратном.

Из тени появился Олимпия. Его непокрытая голова переливалась серебром в свете луны.

— Это ведь не мой титул. Так что мне все равно. Только вот мне очень нравится твоя молодая жена и совсем не хочется видеть ее разочарованной.

Уоллингфорд облокотился о стену и внимательно посмотрел на деда.

— Как вы все ловко провернули. Давно вы ее для меня присмотрели?

— Год или два назад. Но, согласись, я не ошибся с выбором.

— Отрицать не стану. А как с остальными? С Берком и Роландом?

Олимпия облокотился о колонну.

— Вообще-то все началось с твоего брата. В свое время я наделал много ошибок…

— Я потрясен до глубины души.

— И решил, что пришло время все исправить. Мне просто повезло с сестрами.

— Говорят, лучше быть удачливым, чем умным.

Олимпия вдруг заметил:

— Я вижу, ты ее любишь.

— Больше, чем мог себе представить. Я готов умереть за нее, — просто сказал Уоллингфорд.

— И забыть о загулах и попойках?

— Я решительно намерен начать новую жизнь.

Олимпия вскинул бровь:

— Я не мог не заметить, что это так называемое проклятие не было разрушено.

Уоллингфорд пожал плечами:

— Не знаю, почему так произошло. В моей клятве не было ни слова лжи. Я скорее позволю отрезать свою правую руку, чем посмотрю на другую женщину.

— И все же.

Уоллингфорд ничего не сказал, ибо слова породили бы сомнения в его душе. Сомнения в самом себе.

— Ты считаешь, что не способен хранить верность, правда? — Наконец произнес Олимпия.

— Уж вы-то точно считаете меня неспособным на это. Вы никогда в меня не верили.

— В таком случае тебе лучше попытаться найти способ доказать себе, что ты действительно сможешь измениться. Ради невероятно славной леди, спящей сейчас в твоей постели.

Некоторое время Уоллингфорд сидел в кресле и смотрел на спящую Абигайль, завороженный ее мерным дыханием. Старался запомнить очертания ее изящных скул, посеребренных луной, темное озеро волос, струящихся по подушке, нежные холмики грудей. Ему хотелось бы уткнуться в них лицом, попробовать на вкус шелковистую кожу, но он держал себя в руках.

Абигайль пошевелилась, ее веки дрогнули, и Уоллингфорд закрыл лицо руками.

— Почему ты одет? — сонно спросила она.

— Ходил гулять.

Простыни зашелестели.

— Посмотри на меня, дорогой.

Он поднял голову. Абигайль сидела на постели, укрытая белой простыней, и смотрела на мужа своими мудрыми светло-карими глазами.

— Ты не уверен, правда? В том, что готов отказаться от прежней жизни? Что сможешь до смерти оставаться верным лишь мне одной? Вот почему проклятие не было снято.

— Вздор. Я никогда не изменю тебе, Абигайль, никогда не причиню боли.

— Ты говоришь так, потому что хочешь, чтобы это было правдой. Но ведь распутники не меняются, верно?

Уоллингфорд поднялся с кресла и подошел к окну.

— Я не распутник.

— Ты вел себя так всю свою жизнь. Именно поэтому ты приехал в Италию. Чтобы доказать себе, что можешь быть другим. Чтобы попробовать жить без женщин и спиртного. А потом на твоем пути повстречалась я.

— Да, я встретил тебя.

— Ты действительно не знаешь, да? Не знаешь, сможешь ли устоять перед окружающими тебя соблазнами?

— Я могу. Должен. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы потерять.

Вновь раздался шорох простыней, и спустя мгновение Уоллингфорд ощутил на своей спине руку Абигайль, а потом ее щеку.

— Послушай меня, — прошептала она. — Я очень много думала. Моя любовь, мой муж, уезжай отсюда. Проведи год в полном одиночестве. Год воздержания, который я внезапно прервала…

Уоллингфорд повернулся к ней.

— Что за черт? О чем ты говоришь?

— Что такое год? — Абигайль обняла его за шею. — Больше нет никакой спешки. Никаких проклятий, которые нужно разрушить. Я подожду тебя. Подожду в замке. Поживи один и избавься за это время от своих демонов. — Она наклонила голову и поцеловала мужа в грудь. — Я буду держать твое нежное сердце в своих руках.

Уоллингфорду показалось, что пол проломился под его ногами и теперь он падает в бездонную пропасть.

— Ты просишь оставить тебя? — с трудом вымолвил он. — Ты меня прогоняешь?

— Я справлюсь. Я ведь сильная, и ты это знаешь.

— Но это невозможно. Это просто смешно. Я не могу оставить тебя…

— Дорогой, ты должен.

— К тому же нельзя бросить поместья…

— В одиночку я ни за что не справилась бы, но знаю, что твой брат мне поможет. Ты же знаешь, как умен Роланд.

Уоллингфорд склонил голову, стараясь сдержать эмоции.

— Послушай, любовь моя, — продолжала между тем Абигайль. — Я знаю тебя. Знаю наизусть. И я все понимаю. Знаю, почему ты пошел прогуляться под луной в нашу первую брачную ночь. Знаю, какой груз у тебя на сердце. Тебе необходимо это. Было необходимо в марте и необходимо до сих пор. Просто любить меня недостаточно. Мы уже доказали это сегодня.