Непрочитанные письма

— Ну, что ей до меня? Она была в Париже. И я вчера узнал — не только в нем одном...

— Калязин! — восторженно кричит Вовка Макаров. — Ты меня заколебал!

— Ничего, Вовка, — откликается Калязин. — Увидим мы еще солнце... Увидим... Вот прилетит вертолет...

В четыре идем по мосткам, держась друг за друга. Ничего не видно. Метель.

Метров двадцать все-таки пробурили. Скоро второй интервал с отбором керна: разве этого мало?

Стоило нам побурить немного, как снова все стало хорошо и появилась надежда, что скважину мы вот-вот закончим — ну и ладно, что «через восемь», ну и ладно, что задержка с перевахтовкой. Зато побурим, зато скважину сдадим с ускорением, а улетать на отгулы будем уже с десятого номера, там и аэропорт под боком, база рядом — центр! Что же еще нам надо?..

«Что же нам надо? — шепчу я, прислонившись к свече и глядя, как над стрелой тракторного крана замер стылый осколок солнца. — Что?» Я смотрю минуту, пять, десять и не могу понять, поднимается солнце или опускается, не могу вспомнить, в какую вахту мы вышли, в утреннюю или дневную, и что означает это солнце — восход или закат, начало вахты или ее конец. «Что же нам надо?» — хочу спросить я у Гриши, подхожу к нему и слышу, как Калязин хрипло кричит:

— Надо пойти воду качнуть! А то стемнеет скоро — к центробежке не проберешься! Пойти качнуть воду надо!

Гриша оторопело глядит на Калязина.

— Ты чего? Солнце только взошло. Да и мы еще двух часов не отпахали. Мы же с утра сегодня. Ты чего, Калязин?

Калязин обескураженно молчит, потом легонько отстраняет Гришу от тормоза, перехватывает рукоятку.

— Дай, я немного, а?

— Ну.

— Калязин умолкает и будто каменеет даже. О чем вспоминает он, когда рука его трогает эту дурацкую палку — тормоз лебедки? Прошедшие вахты? Ненаступившие вахты?

Когда появляется смена, я по привычке начинаю перебирать ломы, лопаты, крючки, фильтры, шаблоны, но розовый мальчик останавливает меня и радостно выпаливает:

— Они прилетели! На «горке» уже! Сюда вездеходом едут! Живем!

— Живем.

Теперь, когда впереди целых шестнадцать часов отдыха, мы неожиданно открываем, сколь разнообразен наш досуг. Можно, как Гриша, мастерить галоши из толстой резины неизвестного происхождения и назначения. Можно, как Калязин, ломать голову над дилеммой: сначала поспать, а потом заштопать брезентовку, или сначала зашить, а потом поспать? Можно, как Вовка, нажать клавишу магнитофона и уткнуться в смятый обрывок газеты, завалявшийся на дне рюкзака: «Год назад Одесский пивоваренный завод № 2 снял с расчетного счета Кодымского райпотребсоюза полторы тысячи рублей — за отгруженное пиво: 2640 бутылок в 132 ящиках. Кодымчане ждут пиво. Ждут месяц, ждут два... Пива нет. И денег тоже. Запросили завод. Ответ был лаконичным: «Завод деньги за пиво получил, а где само пиво, нас не...» Обрыв. Жалко. Интересный сюжет. Гриша говорит:

— Может, к Шикову сходим? Давно не были.

— Давно.

Кажется, месяц прошел. А ведь всего шесть вахт, четверо суток.

— Приехала вахта, Володя? — спрашивает Гриша.

— Приехала, — отвечает за Шикова Варфоломеич, а тот только машет рукой, неопределенно и незаконченно.

— Что-нибудь случилось? — тревожится Гриша. — Что?

— A-а... Вахта... — цедит Шиков. — Глаза б на них не глядели...

— Ослина они где-то потеряли, — поясняет Варфоломеич. — То ли в Салехарде отстал, то ли в Каменном набрался.

— Придется, — с усилием говорит Шиков. — Придется, Гриша, опять через восемь выходить. Вахта есть — и вахты нет. Бурильщика нет. Ну, Ослин... Погоди, — перебивает его Гриша. — А кроме бурильщика — все на месте?

— Все, — отвечает Варфоломеич. — Один даже лишний. Новенький, с «горки». Какой-то солдатик.

— Тогда вот что, — говорит Гриша. — Солдатика давай в мою вахту. Бурильщиком в ослинскую ставь Калязина.

— А я что ему говорю! — восклицает Варфоломеич.

— Ну, как я его поставлю? — растерянно говорит Шиков. — Гаврилыч его не ставил, Панов не ставил — а я поставлю.

— Когда-то же надо его ставить, — продолжает Гриша. — Его же бурильщиком в экспедицию брали... Ты мастер. Решай.

— А я что ему говорю!

— Мастер, — вздыхает Шиков. — Не успел на буровую прилететь — авария. У Гаврилыча не было, у Панова не было, а я только прилетел — и сразу прихват. Не-ет, — решительно говорит Шиков, поднимается и идет с нами.

Калязин так и не решил дилемму. Он и шить вроде начал, нитку в иголку вдел и два стежка положил, потом бросил шитье и в спальник зарылся.

— Калязин, — говорит ему Шиков. — Слышишь, Калязин? Тебе с полуночи выходить...

— Зачем? — не сразу отвечает Калязин. — Вахта же прилетела.

— Бурильщик не прилетел. Ты пойдешь бурильщиком.

Калязин вскакивает, глаза вытаращены.

— Бурильщиком? А это... А это... Пожалуйста! — радостно кричит он. — Пожалуйста!

— Спи давай. Прости, что разбудил.

— Сейчас-сейчас... — Калязин тянется за брезентовкой, берет иглу и. снова принимается шить. — Сейчас...

— Спи, — говорю я ему. — Уже семь вечера.

— Успею... Ты меня разбуди, а?

— Разбужу. И чайком побалую.

— Вот-вот.

Мы меняем его в восемь утра, на ногах он еле держится, но с буровой уходить не торопится, все пытается что-то втолковать Грише, ревниво вглядывается, как тот начал подъем, инстинктивно подергивает плечами, когда муфта всплывает над ротором и пора включать автоматический ключ, мотает головой, показывая, куда ставить свечи, и в конце концов Гриша не выдерживает:

— Шел бы ты спать, Калязин! Что ты топчешься, как черт по бочкам?..

Он уходит, ворча и оглядываясь, а к концу вахты появляется снова:

— Решил днем осмотреть, как тут и что. А то ночью видно плохо, да и во время вахты не всегда возможность есть...

Через несколько дней доберется до буровой Ослин, и Калязину снова придется вернуться в помбуры, — но ведь это будет только через несколько дней.

— До чего же ты любознательный, Калязин, — вздыхает Гриша.

— Школа Григория Подосинина.

— Ладно тебе.

Оба они смеются, и мы с Вовкой Макаровым смеемся. Солдатик ничего не понимает, но, глядя на нас, тоже принимается хохотать.

Пусть смеется. Мы ему потом объясним.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ПРАВИЛА СОВМЕСТНОГО ПЛАВАНИЯ

Не везет тринадцатому, — огорченно говорит Шиков, выключая рацию. — Тридцать два метра до проекта осталось — а из главка радиограмма: остановить бурение, провести каротажные испытания.

Вот уже почти два месяца дороги тринадцатой буровой и наши дороги идут параллельно, где бы мы ни были: на десятом номере, от которого до тринадцатого четыре километра, или здесь, на седьмом, в сорока километрах, но мы все равно рядом. В экспедиции пока лишь две буровые бригады, и мы следим друг за другом, и в этом внимании соперничество, когда дела идут хорошо, и сопереживание, когда плохо. Пожалуй, есть и другое, что не укладывается в эти два слова. Порой мы завидуем чужой удаче, завидуем легкости, с какой другие достигают цели, — нам кажется, что им это дается легко... Да полно, кому и когда здесь было легко?