Неро

Водитель ничего не отвечает, только делает вид, что открывает дверь.

Порыв влажного ветра взлетает по ступенькам, развевая борта моего пальто, как в каком-то дурацком скетче Мэрилин Монро.

Боже, как мне надоел этот день.

Я крепко держусь за поручень, когда делаю последний шаг из автобуса на тротуар. И я рада, что сделала это, потому что едва не теряю равновесие, когда мой кроссовок соприкасается с тонким скользким слоем слякоти, покрывающим тротуар.

Рука едва успевает коснуться поручня, как за мной захлопывается дверь, и автобус уносится прочь.

— Придурок, — ворчу я, дергая за края пальто.

Мне следовало застегнуться до того, как я вышла из "Твина", но я торопилась. В этом я буду винить ту стервозную покупательницу, потому что именно ее чашку кофе с остатками кофеина я случайно опрокинула, когда надевала пальто. Но теперь, когда между мной и домом осталось полквартала, я не останавливаюсь ни перед чем. К черту холодный ветер.

Очередной порыв ветра заставляет меня прижать подбородок к груди и прищурить глаза. Эта мешанина снега и дождя — ранняя зима даже для Миннесоты. Под тяжестью осадков с деревьев опадет еще больше листьев, и это меня огорчает. Потому что осень — мое любимое время года, и преждевременное ее окончание наверняка вызовет приступ сезонной депрессии.

Опустив голову, я не замечаю маленькую ветку на тротуаре, пока носок моего правого ботинка не зацепляется за нее.

Я пытаюсь удержать себя от падения. Я действительно пытаюсь. Но я слишком медлительна.

Крик тревоги вырывается из моих губ, когда я наклоняюсь вперед.

Я пытаюсь перенести свой вес на левую ногу, но колено подгибается.

Времени хватает только на то, чтобы отпустить куртку и вытянуть руки перед собой, готовясь к падению.

Сначала ударяется левое колено, затем обе ладони, затем другое колено.

Боль рикошетом проносится по моим конечностям.

Резкое жжение сразу же чувствуется, и я замираю на месте, боясь пошевелиться. Болит все: мое тело, моя гордость, но я не думаю, что повредила кожу.

Я жду, пока боль перерастет в пульсацию, и только после этого поднимаюсь на ноги, чтобы посмотреть.

Кусочек гравия скрежещет о мою ладонь, как превербальная соль на рану.

— Дерьмо! — Я пытаюсь выкрикнуть это слово, в грустной попытке рассеять эмоции, когтями впивающиеся в мои глаза. Но получается крик.

— Дерьмо, — повторяю я, на этот раз голосом едва громче шепота.

Осторожно я возвращаю себя в исходное положение. Рада, что никого нет рядом, чтобы наблюдать за моей неуклюжестью. И особенно рада, что, в отличие от пальто, я успела застегнуть молнию на сумочке. Сумка испачкалась от падения, но все содержимое осталось внутри.

Я моргаю, глядя на свое состояние. Штанина не порвана, что само по себе чудо, а мои мокрые ладони окрасились в серый цвет от грязи с тротуара, но не кровоточат.

Это ерунда. Ничего страшного.

Ты сильнее этого. Ты справишься и с этим.

Это просто плохой день.

Я фыркаю. Мое горло сжимается, когда знакомая безнадежность все глубже проникает в мою грудь.

Это ерунда, говорю я себе.

— Ты — никто! — кричит в ответ старый, но яркий голос.

Мои глаза зажмуриваются. Я ненавижу, что его голос все еще звучит в моей голове. Ненавижу, что он вообще имеет на меня какое-то влияние.

Я не ничтожество.

Моя грудь содрогается, когда я втягиваю воздух.

Я не пустое место.

Я заставляю себя открыть глаза.

Возможно, сегодняшний день поставил меня на грань психического срыва, но я не позволю Артуру выжать из меня еще одну слезу. Он разрушил мой дом. Разрушил все отношения, которые у меня были с мамой. Он пытался…

Я задыхаюсь от ужаса, вызванного последним воспоминанием, и напоминаю себе, что мне удалось вырваться.

Но разве он не контролирует твою жизнь с тех пор?

Гнев накатывает на меня.

Я хочу крикнуть своему внутреннему голосу, что он не прав. Что все мои решения — мои собственные. Но в глубине души я знаю, что это ложь. Одно простое слово напомнило мне о том, насколько глубока моя травма.

Девственность.

Это постоянное напоминание о том, что я слишком боялась отпустить.

Но я держалась за нее обеими руками, даже когда я была единственной, кто считал, что ее стоит защищать.

Я больше не избегаю мужчин. Я больше не дрожу и не потею, когда мужчина смотрит мне в глаза. Я также не делаю ничего, чтобы привлечь их внимание. Поскольку я много работаю, у меня нет возможности знакомиться с новыми людьми. Мужчины, которых я вижу, зашедшие в кафе, для меня в основном все. И как плохо одетая, измотанная, недосыпающая женщина, которая подает им завтрак, я не кричу, чтобы меня пригласили на свидание.

Даже до всего этого я не могу сказать, интересовался ли мной кто-нибудь из мальчиков в школе или нет. Я не высовывалась на уроках. Работала каждый день после школы.

Почти невозможно завести близких друзей, не говоря уже о парне, если ты никогда никого не приглашаешь к себе домой. И я никогда никого не приглашала к себе домой.

Артур не был предсказуем. И как бы мне ни хотелось иметь друга, я не хотела подвергать кого-то еще его мучениям. Его внимание ко мне было достаточно плохим, я бы не смогла жить с мыслью, что из-за меня он направляет эти мучения на кого-то другого.

Но за все те разы, когда он терроризировал меня, бил, душил… Артур никогда не переходил эту черту.

Бывали времена, когда я задавалась вопросом, беспокоилась, изменится ли это. Например, когда я немного подрасту, и он начнет смотреть на меня так, будто действительно ненавидит меня, а не с раздраженным безразличием, с которым он относился ко мне годами. Иногда его взгляд слишком долго задерживался на моей груди или бедрах. И я знала, что в конце концов произойдет что-то плохое. Знала, что это неизбежно. Но что именно, я не знала.

В тот день меня не должно было быть дома, но моя смена закончилась рано, и мне некуда было идти. С тех пор я каждый день благодарю бога, в которого не верю, за то, что я вернулась домой, тогда когда это случилось.

Потому что если бы я этого не сделала…

Мои ноги останавливаются у входной двери моего дома, и мои руки дрожат так сильно, что мне требуется три попытки, чтобы отпереть засов.

Выйдя из холода в холл, я топчу слякоть с ботинок.

Я хочу пойти прямо в свою квартиру и сразу в душ, но поскольку я все еще в холле, я хромаю к стене почтовых ящиков.