Нерон

— Лукан написал длинное произведение, — сказала она однажды. — Это произведение находят очень удачным. Известно ли тебе об этом?

— Что оно собой представляет?

— Мне показали только часть. Но чувствуется широкий размах. Тон — героический. Слова кажутся точеными. Лукан на сей раз вызвал всеобщее одобрение. Появилось также несколько молодых поэтов, подающих большие надежды: новый Виргилий и латинский Пиндар.

Однако, вопреки ожиданиям Поппеи, сообщение это ничуть не смутило Нерона.

— Сенека тоже пишет много стихов, — добавила она.

— Милый, добрый старик! — благожелательно проронил император.

Задача Поппеи была нелегка. Нерон никому больше не завидовал. Он считал себя неуязвимым.

Но однажды Поппея как бы невзначай заговорила о слышанных ею накануне стихах.

— Они состоят всего из нескольких строк. В них поется про фиалковое море.

— Чьи они? — спросил Нерон с непривычным волнением, заранее зная ответ.

— Британника.

— Они красивы?

— Красивы ли они? — она повела плечом. — Они необычайны.

Нерон, затаив дыхание, уставился на Поппею, словно на призрак, поднявшийся из могилы.

— Да, стихи эти необычайны. Достаточно услышать их один только раз, чтобы никогда не забыть их.

— Но произведение это бледно, — возразил Нерон, — бледно и бессильно, каким был он сам.

— Это больная, но благородная песнь, — задумчиво произнесла Поппея.

— Не кажется ли тебе, что такая песнь недолговечна? Она имеет лишь мимолетный успех. Затем — словно уносится ветром.

— Возможно.

— Сила ценнее, — взволнованно продолжал Нерон, — в ней будущее, в ней — бессмертие. Но отчего ты не отвечаешь?

— Откровенно говоря, я в этом не разбираюсь… — и она внезапно умолкла.

— Я знаю, о чем ты думаешь! — продолжал Нерон. — Ты думаешь, что я не создал такой вещи. Признайся!

— Нет…

— Отчего ты это так неуверенно отрицаешь?..

Поппея посмотрела куда-то вдаль и опять ничего не ответила.

— Я тоже написал про море, — возбужденно проговорил император, — но у меня волны гремят, и сам стих брызжет и бьется… Ты знаешь это произведение?

— Да.

Нерон почувствовал, что Поппея не ценит его таланта, и в этот момент ненавидел ее. Но он уже не мог продолжать свой путь в одиночестве. Он ежедневно посылал за ней, и она являлась. Поведение ее было заранее обдумано. Она коварно, как бы случайно, задевала его самолюбие; иногда, впрочем, позволяла себе и похвалить его. Теперь она не была более одинокой, а опиралась в своей борьбе на живое еще воспоминание: на умершего поэта, ставшего ее тайным союзником.

Ее споры с Нероном оканчивались дикими поцелуями, не приносившими, однако, ни удовлетворения, ни радости.

Случалось, что император звал Дорифора и требовал у него ту или иную рукопись, чтобы вместе с Поппеей читать стихи.

Дорифор вновь и вновь переписывал произведения Нерона во многих вариантах; он их запечатлевал на свитках пергамента и папируса черными и красными тонами; буквы были красивы, как ровные жемчужины. При виде, их собственное творчество казалось императору еще прекраснее. Тем не менее, став признанным поэтом, Нерон перестал писать. Он ограничивался декламированием своих старых стихов и жил ранее накопленным духовным капиталом.

Писец Дорифор был родом из Греции. Ему еще не исполнилось двадцати лет. Он был высок и строен. Он скромно входил, полный юношеской застенчивости, и, смущенный, уходил.

— Кто это? — увидя его в первый раз, спросила Поппея.

— Никто. Мой писец.

— Красивый мальчик, — рассеянно обронила она и стала разбирать рукопись.

— У него уверенный почерк, но сам он робок! Всегда ли он такой?

— Почему ты это спрашиваешь?

— Мне просто интересно. Когда-то в Афинах я видела статую, которую он мне очень напоминает.

Больше они о нем не говорили. Вскоре, однако, им снова понадобились его услуги, и Нерон послал за ним.

Дорифор подал папирус; он был взволнован; угловатым движением он нечаянно коснулся горячей ладони Поппеи. Она несколько мгновений удержала его руку в своей. Затем, словно после мимолетного сновидения, руки их дрогнули и нехотя оторвались друг от друга.

— Он неловок, — сказала Поппея, когда Дорифор ушел.

Как-то утром она одна посетила архив Нерона и стала перебирать его произведения в поисках нового материала для его выступлений. Старые стихи были уже вдоль и поперек использованы Нероном.

Дорифор, заведовавший архивом, покраснел. Он напоминал порозовевшую от зари белую мраморную статую, с лицом, освещенным лучами голубых глаз.

Несколько часов оба вместе рылись в пергаментах. Дорифор не проронил ни слова. Его сердце готово было выпрыгнуть из груди. Поппея казалась ему видением.

Под каким-то предлогом она заманила его в парк. Говорила только она. Оба шли по тщательно разбитым, красивым дорожкам, вдоль большого озера, под тенью статуй и деревьев; Поппея, не касаясь юноши, как бы льнула к нему; ее близость всего его обжигала; он спотыкался и время от времени придерживался за ствол оливкового дерева.

Нерон их заметил из окна верхнего этажа. Он уже много дней ждал этого; представлял себе это в самых различных образах. Наконец, мрачная картина его воображения, стоившая ему многих беспокойных, мучительных часов, воплотилась в действительность и неумолимо стала перед ним.

— Ты любишь его? — спросил он Поппею.

— Кого?

Он шепнул ей на ухо имя. Поппея расхохоталась.

— 1 Этого мальчика! — воскликнула она, продолжая от всего сердца смеяться.

— О чем же вы говорите? Почему вы постоянно вместе? Это не в первый раз! Ночью он плачет под твоими окнами и окропляет благовониями твой порог. Идя к тебе, он одевает венок из роз. Мне известно, что ты тайно встречаешься с ним в своем доме. Я велю привести его, подарю тебе его — любите друг друга открыто! Но скажи мне правду. Посмотри мне прямо в глаза.

Поппея устремила на него открытый, честный взор. Этот взгляд смутил его. Он в нем ничего не мог прочесть. Очи ее были пусты, как пустой фиал.

Поппея больше не встречалась с писцом. Она уже достигла своей цели.

Но император не мог успокоиться. Он следил за обоими, улавливал какой-то скрытый смысл в их самых безразличных словах и поступках и делал из всего многозначительные выводы, в которых сам запутывался. Если бы он мог вскрыть их мозг! Только тогда он увидел бы, что у них на уме, и узнал бы правду. Он приставил стражу к архиву и поручил своим надежнейшим людям установить слежку за Поппеей и Дорифором. Ни о чем подозрительном не было донесено, — но это лишь усилило его сомнения. Он стал сам подстерегать обоих. Переодевшись, он крался вслед за Поппеей и однажды целую ночь, под проливным дождем, стоял против ее дома. Он наблюдал за тем, как у нее зажгли и погасили светильник, прислушивался к каждому долетавшему изнутри шороху, но не напал ни на малейший след.