Нержавеющий клинок

— Все-таки над головой броня, — заметил Задорожный. — А я вот о чем думаю, друзья. Вряд ли наш сержант выживет. Такой прекрасный человек, и горько сознавать, что мы никогда даже не узнаем, где его могилка. Я много думал, и знаете что решил? Если выживу, после войны увековечу память о нем.

— Это как же?

— Выведу небывалый сорт яблони и назову ее «морозовкой». Только бы дожить…

— Далеко махнул. Смотри, как бы здесь из тебя самого фриц компот не сделал, — сказал Прокудин и почесал затылок. — Сдается мне, ребята, что надо нам отсюдова уматывать. Если не противник, так свои накроют. А помирать сейчас вроде не сподручно — наша берет.

— Да, сейчас совсем другое дело, не то, что было в начале войны. Теперь за каждый клочок земли фрицу надо дорого платить. Как-то непонятно: бойцы одни и те же, оружие то же, а дела пошли совсем по-другому, — недоуменно развел руками Юсуп Нараджиев.

— Это вроде бы второе дыхание. Ты, Юсуп, хоть слыхал, что у бегунов на длительную дистанцию наступает такой момент, когда кажется — уже нечем дышать, весь выложился, — и вдруг перелом, открывается так называемое второе дыхание. В юности я увлекался спортом и сам такое не раз испытал, — объяснил Задорожный.

— Второе, говоришь? — переспросил Прокудин. — А надолго ли нам его хватит, этого второго? Как ты думаешь, Виталий? Ты больше нашего прожил, да и в партии состоишь.

— До Берлина даю гарантию, а там будет видно.

— Но ты забываешь, что и у фрица может открыться второе дыхание, — не сдавался Прокудин.

— Нет, браток, дудки! Он использовал свое второе дыхание, когда брал Севастополь и Одессу, а под Киевом оно закончилось.

Разговор прервала пулеметная очередь. Пули, как рой злых ос, прожужжали над танком, одна из них шлепнулась о его броню, издав звук, словно кто-то ударил кувалдой. Стреляли с нашего переднего края. Впереди танка, за редким, опаленным кустарником, где торчала груда кирпича, виднелся полуразрушенный погреб. Задорожный давненько присматривался к нему и теперь решительно заявил:

— Нас обнаружили. Здесь оставаться больше нельзя. Давайте по одному переползать к тому погребу.

— Вы туда, а я пойду на поиск боеприпасов. У нас их маловато, — сказал Прокудин и пополз к трупам немецких солдат.

Прокудин отличался необыкновенной смелостью и жгучей ненавистью к врагу. Война застала его на пограничной заставе у Перемышля. С первых дней она его изрядно потрепала, обожгла неудачей и потерей друзей. Два легких ранения как бы закалили его. Осенью сорок первого у него кончался срок службы, и, если бы не война, он возвратился бы в свою родную Тулу, к старому самовару, как любил шутить он сам. Прокудин мечтал стать слесарем-инструментальщиком, приобщиться к профессии отца, потомственного рабочего.

Вражеский труп, к которому подполз Прокудин, лежал вниз головою, широко раскинув руки, словно стремился захватить побольше земли. Снял с убитого подсумок с патронами, пошарил по карманам: в одном была пачка галет, в другом — два письма в конвертах. Потный, обвешанный боеприпасами, Прокудин опустился в сырой, полуразрушенный погреб, где пахло гнилой картошкой и чем-то приторно-кислым.

— Воздух здесь у вас тяжелый, — заметил Прокудин, выкладывая трофеи. — То на потом, — показал рукой на боеприпасы, — а это сейчас пригодится.

Достал пачку потертых галет, начал делить. Разведчики давно не ели и теперь почувствовали, что голодны. Неведомо откуда выбежала мышь, схватила упавший кусочек галеты и скрылась.

— Смотри, какая нахалка! — возмутился Прокудин.

— Фронтовая, обстрелянная, не сродни амбарной. Она как Гитлер. Тот почти всю Европу из-под рук народов выхватил, а теперь за русской земелькой подался, — запивая водой сухую галету, сказал Задорожный.

Прокудин протянул ему письма:

— Погляди-ка, Виталий, что там. Задорожный прочитал адрес на конвертах, сказал:

— Фридрих Матчке получил письмо, видимо, от своей зазнобы Маргариты Матчке из города Гамбурга.

— Вот, гад, откуда пришел, — не удержался Прокудин. — Ну, и что она ему пишет?

— Не торопись, тут почерк такой — что сам черт не разберет, — ответил Задорожный, вчитываясь в письмо. — Ага, вот послушайте: «Посылку получила. Мне очень понравилась шубка, а браслет великоват…»

Задорожный не дочитал: провизжала мина и, не разорвавшись, шлепнулась рядом с погребом, зарылась глубоко в землю, обрушив стену и придавив землей ноги Прокудину.

Прокудин чертыхнулся, разгреб руками землю, смахнул рукавом пот с лица и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Начинается. Хорошо, что мина своя, пожалела, а разорвись она — и всем нам компот.

Ему не ответили. Никому не хотелось умереть вот так глупо, без боя. Тем более теперь, когда свои рядом. Каждый понимал, что может случиться всякое, однако надеялся, что именно ему повезет. Задорожный собирался дочитать письмо, но тут же сунул его обратно в карман; со стороны нашего переднего края взлетели красные ракеты, а вслед за ним прочертили небо огненные стрелы «катюш». Заревели самолеты, заговорила артиллерия, началась атака. Загудела земля…

Из укрытий выползли танки противника, резко увеличивая скорость и поднимая густые столбы пыли, они ринулись навстречу атакующим. Один танк полз прямо на разведчиков. «Это мой», — подумал Прокудин и со связкой гранат двинулся ему навстречу.

— Стой! Назад! — крикнул Задорожный, но Прокудин уже сближался с танком. Ему казалось, что это тот самый танк, на гусеницах которого в июне сорок первого под Перемышлем он видел кровь своих товарищей. «Только бы не промахнуться… Нет, я не промахнусь, не имею права промахнуться», — твердил он себе. И когда уже казалось, что танк вот-вот раздавит его, Прокудин поднялся во весь рост и, размахнувшись, бросил под танк связку гранат.

Разъяренное черное чудовище простонало пулеметной очередью, попыталось развернуться на одной гусенице, будто собралось уйти с поля боя, и застыло на месте. Когда рассеялись дым и пыль, было видно, как бурые языки пламени ползли по его стальной спине. А из-за бугра медленно, словно нехотя поднимался яркий солнечный диск. В громовой буре войны, калечащей людей, рождался новый день.

«Не пройдешь, не пройдешь…» — повторял раненый, когда его несли в операционную.

— Фамилия, звание? — на ходу спросил хирург у медицинской сестры.

— Поступил без документов, в сознание не приходил.

— На стол!

Операция длилась долго. Закончив свое дело, хирург сложил вместе все осколки и уставшим голосом сказал:

— Столько металла в человеческом теле встречаю впервые. Сохраните, если выживет, отдадите ему. Может, когда-либо покажет своим детям и внукам как вещественное доказательство того, что сильный духом человек — крепче стали…

Медицинская сестра аккуратно завернула осколки в марлевую тряпочку.

— Доктор, а какую фамилию написать на его карточке? — спросила она.