Несчастный случай

— Итак? — сказала она.

— Что «итак»? — спросил Чурка Брэйли.

— Вы условились здесь с кем-нибудь встретиться?

— Нет, знаете, мы просто пришли повидать вас.

— Кажется, я вас знаю. Да, вспомнила, вы — друг мистера Сиго. Он вас ждет?

Сейчас явится юный паж и проводит нас пред лицо более высокой особы, подумал Луис, но девушка, удостоверясь, что их действительно ждут, сделала это самолично. Они прошли по сверкающему чистотой белому коридору, выстланному темно-зеленым линолеумом, и остановились перед простой деревянной дверью.

— Это здесь, — сказала девушка и снова улыбнулась им. — Видите, мы еще даже не повесили таблички с именами. Нам их должны выслать из Нью-Йорка. — Она отворила дверь и сказала кому-то в комнате: — Фрэнси, тут два джентльмена к мистеру Сиго.

Но мистер Сиго сам вышел им навстречу. Он сердечно поздоровался с ними, взял их под руки и провел мимо Фрэнси к себе в кабинет, не слишком большой, но очень светлый, золотисто-белый с зеленым; из четырех окон открывался вид на шелковистую зеленую гладь перед домом, за нею сверкало под солнцем шоссе, а за шоссе тянулись поля, и на полях нескончаемые стройные шеренги кукурузы. Школьные товарищи сели и улыбнулись друг другу, и стали задавать подобающие случаю вопросы, с живейшим интересом выслушивая ответы, и припомнили былые приключения, — их оказалось не так-то много, — и старательно делали вид, что они ничуть не изменились. Сиго, который за эти годы стал худощавым, самоуверенным, но нервическим молодым человеком с резкими морщинами вокруг рта (врач, едва взглянув на него, предсказал бы ему неминуемую язву желудка), явно гордился своим положением в этом храме среди кукурузных полей и безуспешно напускал на себя скромность в ответ на восторженное подзадоривание Чурки Брэйли. За разговором собеседники то вставали, то снова садились, прохаживались по кабинету, поглядывали в окна и курили сигарету за сигаретой.

— Послушай, — спросил Чурка, глядя в окно, — а это верно, что одна только стрижка газона вам влетает в пять тысяч?

Сиго досадливо поморщился:

— А черт его знает. Это ведь тоже своего рода реклама, так почему бы и нет?

В углу на стене одиноко висел небольшой квадратик картона в рамке, и Луис наклонился к нему. «Никогда не говори; это невозможно. Как бы кто-нибудь не прервал тебя словами: а я это сделал», — напечатано было на табличке, а ниже чернилами — подпись: Кейт Джессап. Луис обернулся и встретился глазами с Сиго, на лице которого так забавно боролись смущение и циническая усмешка, что Луис расхохотался.

— Громко сказано! А кто такой этот Джессап?

— Наш босс, — объяснил Сиго. — Он и в самом деле умница, господь его прости, славный парень, работать на него одно удовольствие. Да и вообще чудной народ эти инженеры, особенно когда им приходится действовать в качестве администраторов. С учеными тоже так, Луи? Наверно, то же самое. Ходячие предрассудки и квинтэссенция пошлости в том мире, в котором они по-настоящему не живут, зато в своем мире это тончайшие аналитики. И Джессап…

Он оборвал себя на полуслове. Минута прошла в молчании.

— Да, похоже на то, — сказал, наконец, Луис. — Для какого же анализа вы забрались сюда, в такую даль?

Сиго с улыбкой пожал плечами.

— Когда смотришь с дороги, странно все это выглядит, правда? На Востоке немало развелось таких вот карликовых заводиков; есть один такой же в северной части штата, но он принадлежит не нам. Как тебе сказать… впрочем, для этого есть причины. Такая компания, как наша, может пойти на риск. Большие компании умеют кое-чего достигнуть, с этим не поспоришь. Причины самые разные. Мы тут интересуемся кое-какими продуктами силоса, кое-какими возможностями в смысле синтетических веществ. Из этого, может быть, что-нибудь получится, а может быть, и не получится. Что ж, Лоу идут на риск. Во всяком случае, они построили перерабатывающую фабрику возле Чикаго, и в наше правление входит директор здешней железной дороги…

— В Джорджтауна поговаривают, что Лоу, пожалуй, переберутся с этой фабрикой сюда, — сказал Чурка, — подальше от профсоюзов.

— Не смеши меня. Что же, по-твоему, профсоюзы не могут сюда перебраться? Они только и делают, что тянут жилы из Лоу и из всех на свете, с тех самых пор, как Рузвельт стал президентом. Вот кого я не выношу. А ты, наверно, от него в восторге, Луи?

— Я рад, что он сейчас президент. Вдруг бы на этом месте сидел Кулидж!

Сиго не ответил. Он качался на стуле и разглядывал карандаш, медленно вертя его в пальцах, потом, не поднимая глаз, обратился к Брэйли:

— Я говорил Эдди Брикерхофу, что ты сегодня приедешь. Он хочет тебя видеть.

— Ладно, я загляну к нему.

Сиго поднялся и с благосклонной улыбкой проводил Чурку до двери.

— Ты ведь знаешь, где его кабинет. Он сейчас у себя. Я еще минутку потолкую с доктором физики. — Он распахнул дверь. — А ты мне тут ни к чему.

Он пропустил Чурку, дружески дал ему пинка, потом медленно отошел к окну.

— Чурка мне сказал по телефону, что ты ищешь работу и что тебя приглашают в Чикаго на полторы тысячи. Не знаю, какие у тебя мысли на этот счет, но по-моему, если человек защитил докторскую, да настоящую, на серьезную тему, а не про то, как сэкономить шаги для тех, кто топчется на кухне, так он заслуживает побольше, чем полторы тысячи в год. Если хочешь знать, это одна из трагедий двадцатого века, что ученому платят такие гроши. Не понимаю, почему. Одно время я и сам собирался защитить докторскую, и это одна из причин, почему я раздумал. Я, может быть, всю жизнь буду жалеть, что не получил ученой степени, зато жить буду в достатке. Может, мы с тобой разные люди. Может, тебе это все равно. А может, и не все равно. И я говорю тебе все это, потому что первым делом хочу понять — как тебе, все равно или нет?

Сиго говорил очень легко и непринужденно, даже плавно, и все время смотрел в окно; но при последних словах он обернулся и посмотрел в глаза Луису. Теперь он был вполне уверен в себе, все следы нервозности исчезли; Луису показалось, что он говорил, будто по шпаргалке, и повернулся при тех самых словах, когда требовалось по шпаргалке. Жест был хладнокровный, точно рассчитанный и все же внушительный, и Луису почудилось, что и для него в шпаргалке имеются надлежащие слова и движения, да только он их не знает; опять, как тогда в поезде, он почувствовал себя нелепым, ни к чему не способным и, неловко поежившись в своем кресле, закинул ногу на ногу.

— Да как тебе сказать, в общем, конечно, не все равно. Ты же знаешь, в университетах везде платят мало. Разбогатеть я никогда не разбогатею. Ты хочешь знать, огорчает ли это меня? Пожалуй, нет, не огорчает, потому что… потому…

— Да и я не собираюсь разбогатеть, и уж конечно, я не настолько к этому стремлюсь, чтобы забыть обо всем, ради чего работаешь и что по-настоящему хочешь делать… — Сиго замолчал и улыбнулся, улыбка была открытая, дружеская; он начал неторопливо расхаживать по кабинету. — Трудно говорить начистоту, да еще со старым другом, с которым когда-то обсуждал великие загадки бытия. Признаться, Луи, ты меня немного смущаешь. Я очень уважаю тебя за то, что ты сделал и чем стал, пожалуй, даже чуточку завидую тебе. До меня порой доходили слухи… Знаешь, люди о тебе самого лестного мнения. И я непрочь бы послушать побольше об Испании, там, наверно, было очень интересно, но… Ты там, надеюсь, не связался с этими красными? Некоторые считают, что у тебя там что-то было. Я им говорил…

— Это потому, что я поехал в Испанию?

— Нет, потому, что ты там остался. Да это и не важно, ты ведь не единственный, кто не в восторге от Франко. Кстати, сколько тебе тогда было — двадцать один? Или двадцать?

— Двадцать два, — сказал Луис достаточно сухо, чтобы это не укрылось от Сиго. — Но ты меня этим не оправдывай. Я остался в Испании, потому что оттуда было трудно выбраться, но потом я был очень рад, что остался. И дело не столько во Франко, сколько в немцах, тех же самых, что и сейчас.

Сиго внимательно посмотрел на него, но ничего не ответил. Во взгляде его промелькнуло что-то вроде сочувствия, по крайней мере, так показалось Луису, и он обозлился. Знаю я, что означает это сочувствие. Сколько раз уже на меня смотрели такими глазами, и всегда это означало одно и то же: ты говоришь так потому, что ты еврей… А сейчас это значит, что он «понимает», почему я остался тогда в Испании.

— Я вовсе не хочу этим сказать, что Франко многим лучше, — прибавил он вслух.

— Я знаю, что ты должен чувствовать, — сказал Сиго. — Я нисколько тебя не осуждаю.