Несекретные материалы

– Сегодня пятнадцать, – предупредил секъюрити.

– Чего так? – равнодушно спросила санитарка, плюхая на тарелки картофельное пюре.

– Двоих выписали, один помер.

Тетка с грохотом закрыла бачок и порулила назад.

– Слышь, Зина, – окликнул ее стражник, – у нас сегодня не убирали.

– Знаю, – махнула рукой женщина, – некому: Танька запила, а я ее подменять не стану. Мне за это не заплатят, пусть другую ищут дуру.

– Пришли кого-нибудь из девчонок, Зинуля, – попросил охранник, – а то уже из второй палаты жаловались.

– Ты же не пустишь никого, – усмехнулась тетка, вталкивая в лифт тележку.

– Ну ладно, ладно, – забормотал охранник, – подбери подходящую и отправь, пусть скажет, что от тебя.

– Только после пяти, – отрезала санитарка. – Сейчас все заняты.

Двери лифта и отделения одновременно лязгнули, и я вышла из-за колонны. Ну ничего себе, под видом лаборатории скрывается нечто непонятное. Там лежат люди, кого еще будут кормить картошкой с рыбой? Кроликов и мышей? И потом эта фразочка «двоих выписали, один помер». Даже если у них там содержатся дрессированные обезьяны, обученные есть вилками с тарелок филе минтая, то уж выписать их никак не могли. Значит, это еще одно, почему-то тайное отделение, и судьба подарила шанс. Грех не воспользоваться.

Спустившись на третий этаж, поймала девушку, несущуюся куда-то с эмалированным лотком, и забормотала:

– Слышь, доченька, нанялась к вам уборщицей, велели переодеться, а где – не поняла.

– Ступай на первый этаж, под лестницу, – велела девчонка на ходу.

В чуланчике нашлось несколько железных шкафчиков. Один раскрыт, внутри довольно помятый белый халат, косынка и уродские коричневые шлепки. Стащив с рук золотые часы, кольца и вынув из ушей серьги, я принялась переодеваться. Туго затянула поясок, а косынку надвинула почти до бровей. Около грязного зеркала валялась дешевая помада ярко-оранжевого цвета. Преодолевая брезгливость, нарисовала себе полные, вульгарные губы. Здесь обнаружилась и отечественная тушь, моментально осевшая на ресницах черными комьями. Ею же навела цыганские брови. С первого взгляда и не поймешь, сколько лет чучелу – от двадцати до сорока. Подумав немного, свернула из бумажного носового платка два шарика и сунула за щеки.

Бесстрастное зеркало отразило довольно странную девицу с отвратительным макияжем и щеками хомяка.

Прихватив стоявшие в кладовке ведро, швабру и пакет порошка, я поехала на самый верх.

Охранник грозно спросил:

– Ну?

– Зина прислала, – пролепетала я, прикрываясь шваброй, – полы помыть.

– Слушай внимательно, – велел мужик, – как звать-то тебя?

– Люба.

– Так вот, Любка, отделение наше особое, платное. Больные капризные, парочка совсем ненормальных, ты их не слушай, чушь несут. Если просить о чем станут, не брезгуй, сделай. Судно вынести, подушечку поправить. Они тебя за заботу отблагодарят, кто деньгами, кто продуктами. Мужиков не бойся, им тут ни до чего, лишь бы выжить. Поняла?

Я согласно закивала опущенной головой.

– Говоришь мало, это хорошо, – одобрил мужик, – ты ведь у нас новенькая?

Я вновь затрясла головой.

– Что увидишь тут, никому не рассказывай, – велел наставник, – замечу примерное поведение, порекомендую на место Таньки, давно пора пьянчугу гнать. А ты старайся, если хочешь выделиться. В нашем отделении зарплата выше, сто долларов станешь получать в месяц, да еще чаевые и еда дармовая…

Я постаралась изобразить, что у меня от радости язык отнялся.

– Ну ступай, – велел охранник.

Провожаемая бдительным взором, я влетела в первую палату и загремела ведром. Комната такая же большая, как и на третьем этаже, тот же предбанник и туалет с ванной. Но лежит только один мужчина. Молодой, не старше Кешки, весь перевязанный, настоящая мумия. Похоже, он просто не заметил моего появления.

В следующем помещении – довольно капризный мужик с ампутированной рукой. Он долго брюзжал по поводу поздней уборки, но в конце концов дал шоколадку. Униженно поблагодарив и спрятав подношение в необъятный карман халата, я последовала дальше.

Следующие три палаты оказались пустыми, кровати не были застелены, на тумбочках чистота. В остальных лежали самые разнообразные больные. От стонавшей на одной ноте тетки, выставившей из-под одеяла культю правой ноги, замотанную начинающими промокать бинтами, до совсем здорового на вид мужика, лениво щелкающего пультом телевизора. Карманы постепенно наполнялись шоколадками, яблоками и купюрами. Правда, денег давали не так много – в общей сложности получила около ста рублей, – но для нищей девчонки-санитарки совсем неплохо. Однако я с трудом сдерживала разочарование. Базиля не было. Уже ни на что не надеясь, вошла в последнюю комнату.

На кровати сидела молоденькая девчушка с перепуганным лицом. Услышав грохот ведра, она вздрогнула и затравленно глянула на меня. В больших, широко открытых голубых глазищах читался откровенный страх. Я принялась споро тыкать шваброй по углам. Две минуты поскребу тут, и ладно, пора делать ноги. Корзинкина здесь нет.

– Послушай, – неожиданно позвала больная, – как тебя зовут?

– Люба.

– Много получаешь тут?

– Сто долларов.

Больная соскочила с кровати и подбежала ко мне.

– Хочешь три тысячи баксов?

– Кто же не хочет, – резонно ответила я.

– Тогда выведи меня отсюда по-быстрому.

Я отставила тряпку и глянула на девицу. Красный нос и набухшие веки без слов свидетельствовали, что их хозяйка совсем недавно безутешно рыдала. Взлохмаченные волосы и бледные, трясущиеся губы. Впрочем, внешне производит впечатление совершенно здоровой, может, одна из сумасшедших, о которых предупреждал охранник? На всякий случай я отошла подальше.

– Спаси меня, – лихорадочно забормотала девчонка, заламывая руки, – помоги убежать.

– Тут что, СИЗО? – изумилась я. – Вроде больница, дело добровольное, езжай себе домой, коли лечиться раздумала.

– Здесь хуже, чем тюрьма, – судорожно забормотала девица, – не выпустят, раз деньги за операцию заплатили.

Я в изумлении уставилась на нее.

– Мне дали три тысячи баксов за ногу. Все тебе отдам, только выручи.

– Люди врачам платят, а у вас наоборот…

– Господи, – шепотом запричитала девчонка, – тут Алке, что со мной приехала, ногу уже позавчера отрезали, как она орала, когда наркоз отошел. Господи! А сейчас плохо ей совсем, возможно, умрет…

– Может, нельзя было конечность оставить, – осторожно пошла я на контакт, – гангрена небось или саркома!

– Да нет, – снова шепотом крикнула девчонка, – она ее продала, как и я. А теперь боюсь, боюсь, да не понять тебе!

И правда, непонятно, ну ладно почка или глаз, теоретически можно представить, как такой орган пересаживают другому, но нога?

– Боже, боже, – не останавливалась девушка, – ты мой последний шанс, с утра Нина приходила, сказала, завтра операция. После ужина обколют транквилизаторами, и прощай!