Несколько минут после. Книга встреч
Шрифт:
Потом он взял хомус и заиграл. Так, наверное, зачастую играют мастера: не думая о слушателях – прислушиваясь к своему созданию. Они стараются ощутить душу инструмента, сверить получившееся с задуманным. Голос хомуса естественно рождался в горном воздухе и так же легко пропадал в нем. Звук у хомуса тонкий. У этой тонкости, однако, множество оттенков. Вот что обычно не дается многим мастерам.
По наивному штампу интервьюеров я спросил, много ли он сделал хомусов за свою жизнь. Мастер пожал плечами. Кто его знает. Начал в тридцать втором. Раньше никогда не считал. А вот за последние лет пятнадцать только для министерства культуры изготовил не меньше тысячи хомусов. Их посылают в Монголию и Якутию, на них играет ансамбль «Саяны».
Мы помолчали. Тут настало время Хунана. Он ведь поехал специально, чтобы уговорить Хомушку перебраться в райцентр – работать на участке народных промыслов, которым руководит. Переговоры были недолгими. По виноватому лицу Хомушку я понял: отказался. Я не удивился. Уже слышал, что точно так же Хомушку ответил на предложение министра переехать в Кызыл.
– Почему?
– В Кызыле нечем дышать. Это раз. Кроме того, и там, и в райцентре негде ходить. Это два.
Хомушку опять отвечал через «переводчиков», и многое показалось мне неясным. Впрочем, аргумент «плохой воздух» я уже слышал от некоторых народных певцов и камнерезов, пренебрегших возможностью жить в республиканской столице. Хотя по сравнению с нашими индустриальными центрами воздух в Кызыле был чистейший. Но почему «негде ходить»?
Я посмотрел на Хомушку. Морщины на его лице снова напомнили мне дороги.
Дороги кочевников, родные ему с детства, мало походили на теперешние. Они часто кружили – через несколько лет люди возвращались на старые места, находили прежние стоянки, ставили юрты, здоровались с рекой и пепелищем своего давнего очага. Хомус пел тогда о разлуке и встрече, о том, что это неизбежно в жизни. О том, что сама жизнь – вечная дорога…
Да, обстоятельства нашего знакомства с Хомушку были не случайными. Дорога – это
его будни. Оказалось, мастер давно ходит из деревни в деревню: кладет печи, столярничает, встретив в пути скотоводов, идет с ними, чтобы однажды внезапно проститься.Что уводит его в дорогу? Что находит он там? Не знаю. Не хочу придумывать.
Сейчас он путешествует один, раньше – со всей семьей. Жили то в одном селе, то в другом. Хомушку работал механиком, кузнецом, мотористом, плотником, слесарем, разнорабочим. Нравилось ли это семье? Жена Хомушку улыбается: «Все хорошо, хорошо…»
Я подумал сначала: это обычная восточная вежливость – нежелание докучать другим своими заботами. Но дети Хомушку вспоминают определеннее: было весело. Часто появлялись новые знакомые, а старые друзья не забывались. Пейзаж возле юрты не успевал наскучить. Отец, как полагается, был строг, но давал им много свободы: рано приучил всех – даже дочек – к рыбалке, охоте. Глядя на отца, они брали в руки музыкальные инструменты и начинали играть.
Хомушку слушал все это и согласно качал головой. Понимал плохо, но знал: добрые люди не соврут. Да и как обмануть? Его жизнь – на глазах у всех.
С гор подул ветер. Словно они были чем-то недовольны, но пока просто предупреждали об этом.
Я по-прежнему старался задавать простые вопросы, но убеждался: простых вопросов не бывает, когда речь идет о человеческой жизни.
«Сколько вам лет?»
Оказалось, он родился в 1917-м – в год Лошади, который в Туве считается счастливым. «Родился первого мая», – с трудом выговорил Хомушку по-русски, но в глазах я заметил лукавство. «Переводчики» объяснили: когда выдавали паспорт, никто не мог вспомнить день его рождения, решили написать праздничную дату – человеку легче удержать ее в памяти.
«Как здоровье?»
Он долго что-то говорил. «Переводчики» молчали. Время от времени раздавался дружный смех. Потом выяснилось: Хомушку рассказывал, что никогда и ничем не болел. Даже в детстве. Не знает, что такое лекарства. Однажды заболела спина, пошел в поликлинику, там хотели сделать укол. Он убежал.
Конец ознакомительного фрагмента.