Несколько моих жизней: Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела
Шрифт:
Книга писем читается как повесть о героически достигнутом автором в нравственном и литературном плане, о крушениях в личной жизни – в любви и дружбе, о горьком предвидении будущего человечества и радостях жизни – привязанность женщины, кошки. Природа входит живым существом в мир людей. Клен перед окном, букет пионов…
Но даже малые радости непрочны – погибает кошка, спиливают клен, уходит любимая женщина.
Но не разрушает это его, живущего для высших ценностей, для поэзии, разговора с Богом, для познания души человеческой, для утверждения памяти – очищающего, божественного дара.
Письма расположены по корреспондентам, а затем – по хронологии.
Эпистолярное наследие В.Т. Шаламова охватывает 1952–1979
Письма В. Шаламова блистательны. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть его письма Б. Пастернаку, А. Солженицыну, Н. Мандельштам, Ф. Вигдоровой, Ю. Шрейдеру, И. Сиротинской, А. Кременскому и др. Он искренен и открыт в переписке – для него это возможность высказаться, столь им ценимая. Тот «звуковой поток, выталкивавший на «решетку мысли» [1] , который постоянно бушевал в его мозгу и, когда находил слушателя или читателя, радостно устремлялся в форму письма, часто письма-эссе, в форму эмоционального, захватывающего рассказа.
1
Из письма И.П. Сиротинской, 1971 г.
Основной поток приходился на долю обсуждения работы художника, роли искусства в жизни, не получая отклика на непечатаемые рассказы и стихи, он вьшивался в письменные и устные беседы, увы, не всегда находившие адекватный ответ у корреспондентов, живших активной творческой и повседневной жизнью.
Письмо, пожалуй, как никакой другой документ, открывает читателю личность автора: глубокая эмоциональность, стремящаяся не только к самораскрытию, но к «редчайшему», как говорит и сам Шаламов, стремлению вывернуть душу до дна. Удивительно ли, что, обладая такой особенностью, переписка драматична, порой как пьеса:
– оборванная трагическими обстоятельствами на высочайшей ноте переписка с Б. Пастернаком, душевно близким человеком, гением, живым Буддой;
– затухающая переписка с колымским товарищем – A3. Добровольским, пресеченная неизлечимой его болезнью;
– семейная переписка с женой, дочерью, так ясно показывающая отчуждение от родных, идеалом которых представляется отец в роли мирного сухумского садовода;
– недолгая и яркая дружба с Н.Я. Мандельштам, но «болельщицкие» ее наклонности явно отталкивают независимого и твердого Шаламова;
– короткая («нашла коса на камень») переписка с Г.Г. Демидовым, одним из лучших людей, по словам Шаламова, встреченных им на Колыме;
– Ю.А. Шрейдер, наполнявший свои письма занимательными философскими и филологическими текстами, и привлекая, и раздражая В.Т. своими стихотворными упражнениями: «никакой Бог не сделает Вас поэтом…»
И много, много людей втянуты в орбиту общения с В.Т. – колымские друзья (колоритнейший человек, доктор Ф. Лоскутов, бывший чекист В. Кундушидр.). Писатели и поэты (Ю. Домбровский, А. Жигулин, Ф. Искандер и др.) – кто мимолетно, кто серьезно касался его «горящей судьбы».
– Близкие и дорогие В.Т. люди – Н. Столярова, И. Сиротинская, Я. Гродзенский, А. Авербах и др.
Впервые образ Шаламова – «анахорета», созданный ПЧ («Прогрессивным человечеством»), которое он не пускал на порог, потерпит столь яркое поражение от самого автора.
С какими замечательными малоизвестными до сих пор нам людьми – Лидия Максимовна Бродская, Наталья Александровна Кастальская, тот же Федор Лоскутов – знакомит
нас эта переписка. И таковы их душевные свойства, что они становятся нам близки и дороги. И тут мы подходим к самой важной для В.Т. проблеме – памяти. Помнить каждое доброе слово и чувство, каждую тонкую мимолетную мысль и свыше всего – добрый и светлый поступок! Помнить. И тогда, может быть, мир будет лучше – в нем растворится память и осветит все жалкое и жестокое в нашем мире.Переписка систематизирована по корреспондентам. Начальная дата первого письма определяет место переписки с каждым корреспондентом в общей композиции книги.
Комментарии расположены непосредственно после завершения переписки с данным лицом.
Отдельный раздел составляет переписка с И.П. Сиротинской, объединенная через комментарии с ее воспоминаниями, частично опубликованными в «Шаламовском сборнике», вып. 1. Раздел значительно пополнен текстами мемуарными и эпистолярными.
И. Сиротинская
Воспоминания
Моя жизнь – несколько моих жизней
ПРИМЕЧАНИЯ
Автобиография В. Т. Шаламова «Несколько моих жизней» – «Моя жизнь» имеет два основных варианта и много разночтений. Один из вариантов неоднократно публиковался («Стихотворения». М., 1988), «Воспоминания» (М., 2001).
В настоящем издании публикуется вариант, названный автором «Моя жизнь». К сожалению, не все тетради сохранились вследствие несанкционированных обысков и хищений архива.
Однако и в сохранившемся тексте имеются значительные разночтения с опубликованным, потому представляется необходимым сделать его известным исследователям и читателям Шаламова.
Подлинники рукописей хранятся в Российском государственном архиве литературы и искусства, ф. 2596, оп. 2, ед. хр. 78.
Мне пятьдесят семь лет. Около двадцати лет я провел в лагерях и в ссылке. По существу я еще не старый человек, время останавливается на пороге того мира, где я пробыл двадцать лет. Подземный опыт не увеличивает общий опыт жизни – там все масштабы смещены, и знания, приобретенные там, для «вольной жизни» не годятся. Человек выходит из лагеря юношей, если он юношей арестован. Подобно тому, как медицинские права, приобретенные в лагерной фельдшерской школе, действительны только в пределах Дальнего Севера, как давал когда-то «разъяснения» Магаданский Санотдел.
Мне нетрудно вернуться к ощущению детских лет. Колыму же я никогда не забуду. И все же это жизни разные. «Там» – я не всегда писал стихи. Мне приходилось выбирать – жизнь или стихи и делать выбор (всегда!) в пользу жизни.
Я пишу стихи с детства. Мне кажется, что я писал стихи всегда. И все-таки…
В одной из статей обо мне писали, что я прошел вместе с нашей страной по всем ее рубежам. Это – удачное выражение. Мне пятьдесят семь лет. И я хорошо помню Первую мировую войну – «германскую» войну, мобилизацию, телеги с новобранцами, пьяный «Последний нынешней денечек», немецких военнопленных, переловивших всех городских голубей. Примерно с 1915 года голубь перестал считаться священной птицей в Вологде.
В 1915 году немецкий военнопленный ударил на бульваре моего второго брата ножом в живот, и брат едва не умер – жизнь его несколько месяцев была в опасности, – пенициллина ведь не было тогда. Тогдашний знаменитый хирург вологодский Мокровский спас его жизнь.
Увы, эта рана была только предупреждением. Через три-четыре года брат был <убит>.
Оба моих старших брата были на войне. Второй брат был красноармейцем химической роты VI армии и погиб на Северном фронте в двадцатом году. Отец мой ослеп после смерти любимого сына и прожил тринадцать лет слепым.