Несколько зеленых листьев

— Как это любезно с вашей стороны, — восхищалась она костюмом. — У нас обычно так мало мужских вещей.

Адам улыбнулся, услышав, как она назвала его костюм «вещью». Возможно, это результат того, что на благотворительных базарах принято, говоря о костюмах, пальто и платьях, именовать их «носильные вещи».

— А вот и супруга доктора, — возвестил Адам уже на пороге. — Она, видать, не поскупилась.

Эвис Шрабсоул везла сумку на колесиках, битком набитую детскими и кое-какими собственными вещами, а сверху прикрытую твидовым пиджаком мужа. Считалось, что вещи, принадлежавшие врачам, обладают определенными чудодейственными свойствами — одно прикосновение к ним способно излечить от болезни, — поэтому Дафна была особенно благодарна Эвис. Но для нее не было секретом и то, что супруга доктора явилась с намерением лишний раз взглянуть на ректорский дом, намекнуть, что он слишком велик для ректора и его сестры, и ухитриться каким-нибудь образом подняться наверх и проникнуть в спальни, чего до сих пор ей сделать не удавалось.

— Вы не возражаете, если я зайду в туалет? — ничуть не смущаясь, спросила Эвис, уже приготовившись подняться по лестнице.

— У нас есть туалет слева от входной двери, — решительно загораживая ей дорогу, сказала Дафна. — Наверх подниматься не нужно.

Но тут в доме появилась миссис Дайер, и Эвис мгновенно испарилась. Миссис Дайер следовало тут же с утра приступить к работе, однако она добрых двадцать минут рассматривала и с пренебрежением отбрасывала принесенные вещи, стараясь отгадать, кто что принес. Джинсы Адама Принса вызвали у нее приступ пронзительного смеха, а все детские вещи были раскритикованы за неумение их выстирать: шерсть села, или сбилась в комок, или полиняла, по всей вероятности, пользовались не тем стиральным порошком, которым нужно, не обращают внимания на то, что говорится в рекламе по телевизору. Дафна все это уже не раз слышала и поэтому никак не отзывалась, предоставив миссис Дайер возможность выговориться до конца. Затем Дафна перетащила несколько коробок с вещами в гостиную, величественную, но скудно обставленную комнату, где вряд ли стоило заниматься разборкой всего этого хлама, однако в доме ректора благотворительность ценилась превыше всего. Среди вещей могла оказаться хорошая твидовая юбка, пожертвованная миссис Геллибранд, и Дафна, не испытывая ни малейшего стыда, за тридцать пенсов с удовольствием носила бы ее осенью. Миссис Геллибранд и в голову бы не пришло, что сестра ректора в один прекрасный день появится в отвергнутой ею юбке — так по-разному они смотрелись. Кристабел Геллибранд порой могла заметить, что на Дафне одета юбка лучшего качества, чем обычно, могла даже припомнить, что и у нее была когда-то такая же твидовая юбка, но дальнейшими воспоминаниями она себя не утруждала.

Вещи из первой коробки ее разочаровали: мини, куртель, акрил и другие искусственные ткани, ничего солидного, достаточной длины или из чистой шерсти и хлопка. Дафна открыла вторую коробку: чашки со щербинками, самых разных рисунков, блюдца, подходящие разве что для кормежки кошек, пластмассовые серьги, нитка жемчуга, такого старого, что перламутр уже слез, потрепанный роман в бумажной обложке, на которой были изображены лежащие в постели мужчина и женщина с обнаженными плечами, пучок вязальных спиц, пластмассовая масленка, треснувшая с одной стороны, старый молитвенник без обложки и без нескольких страниц, ржавая терка для мускатных орехов, неисправные ручные часы, какое-то фарфоровое животное неопределенного пола и без уха, такая же фигурка из стекла, но на сей раз без ноги, треснувшее ручное зеркальце, маленький транзистор, рамка с выцветшей фотографией, изображающей кого-то на морском пляже, брошь без булавки, художественно воспроизводящая слово «мама», пустой флакон из-под лака для волос, баночка с засохшим кремом для лица, красный ошейник не то для собаки, не то для кошки, вилка с загнутыми зубцами и старая мыльница… Ничего интересного, такие вещи, кроме ребенка, у которого окажется несколько пенсов и которому что-то из этого приглянется, никто не купит. Но тут внимание Дафны привлекла лежавшая на самом дне картинка в паспарту. Это была цветная гравюра с изображением скотчтерьера, просительно смотрящего на своего невидимого хозяина и с надписью: «Собака — слуга человека».

Взяв картинку в руки, Дафна встала и подошла к окну. Она вернулась на сорок лет назад, в дни своего первого причастия, когда ее подружка Хетер подарила ей точно такую же картинку. Для обеих пятнадцатилетних девочек, которые обожали животных, такой подарок казался вполне к случаю, а у их классной наставницы хватило такта не сделать им замечания. Почему у меня сейчас нет собаки? — подумала Дафна, грустно глядя на полосу дождя за окном. Том не стал бы возражать против собаки, он бы даже не заметил ее появления, а на природе собаке раздолье. Она возьмет собаку — почему бы и нет? Будет водить ее на прогулку — почему эта мысль не приходила ей до сих пор? Когда умерла жена Тома, она кинулась ему на помощь, позабыв о себе. Все эти годы без собаки! «Собака — слуга человека», — тихо пробормотала она, собака — это не кошка с ее холодным, оценивающим, наглым взглядом. «Страстная любительница животных» — так могла сказать про себя Дафна, если бы кто-нибудь ее спросил, что она думает о себе, и так она действительно теперь думала. Во всяком случае животные лучше людей. Но если она возьмет собаку и, чему не миновать, привяжется к ней, что будет, когда она поедет в Грецию? Разрешат ли ей взять собаку с собой? Какие теперь карантинные правила? Не вызовет ли это осложнений? Лучше, пожалуй, не спешить и посмотреть, как будут развиваться события…

Подойти просто к дверям и позвонить? — думала Эмма. Или лучше постучать в окно, поскольку сестра ректора стояла у окна, глядя на улицу, а мысли ее, по-видимому, были чем-то заняты? Заметила ли она ее? Видела ли она, что Эмма поднялась на крыльцо с чемоданом, полным вещей?

И тут Дафна увидела ее. Она положила «Собаку — слугу человека» обратно в коробку и пошла открыть дверь.

— А! Вы принесли вещи, — деловым гоном заметила она. — Заходите, пожалуйста.

Эмма еще ни разу не была в доме ректора, поэтому, хотя она собиралась только оставить вещи и сразу уйти, решила не упускать возможности и посмотреть, что собой представляет дом.

— Я как раз была занята разбором вещей… — Дафна ничуть не огорчилась, что ее отвлекли, и кроме того, она всегда была рада компании другой женщины, испытывая то чувство уюта, которого не способно было дать ей присутствие мужчин, по крайней мере тех мужчин, которые ее окружали: ее брата Тома и соседних священников. Возможно, столь узкий круг знакомств не позволял сделать вывод…

Две женщины — одной было за пятьдесят, другой — за тридцать — настороженно оглядывали друг друга. Они уже раза два-три встречались и даже беседовали во время прогулки, хотя Дафна чувствовала, что Эмма слишком молода и совсем не такая, как она, — вроде занимается наукой? — чтобы стать близким другом, но в это мрачное утро она искренно радовалась ее приходу.

— Всего несколько вещей, — сказала Эмма, вынимая содержимое своего чемодана. Было как-то неловко демонстрировать поношенную юбку, севшую от стирки вязаную кофту и старое белье, хотя и совершенно чистое. — Боюсь, никто не захочет этого купить, — виновато заключила она.

— Пожалуй, — согласилась Дафна. — Деревенские женщины теперь носят такие красивые вещи. На поношенные они и смотреть не хотят — это мы их покупаем. Разумеется, ничего плохого в этом нет, — добавила она, чувствуя, что должна чем-то утешить Эмму. — Теперь такой нищеты, как была когда-то, не существует.

Эмма надеялась, что они смогут поговорить о чем-нибудь другом, и мучительно подыскивала, что бы ей сказать. Она видела, что комната, в которой они находятся, хотя и была обезображена узлами вещей, предназначенных для благотворительного базара, и деревянным столом, на котором Дафна их сортировала, была по-настоящему красивой с живописной лепниной на потолке.

— Это ваша гостиная? — спросила она. — Какая чудесная комната!

— Видите ли, гостиной как таковой у нас нет, но если бы была, то, наверное, в этой комнате. Когда не удается воспользоваться Залом собраний, прихожане собираются здесь. Даже благотворительный базар можно здесь провести, — засмеялась она.

Опять про благотворительный базар.

— Какой сегодня противный день, — заметила Эмма, глядя, как с листьев на дорожку капает вода.

— Да, правда. Было так чудесно, только зацвели нарциссы, казалось, будто… Подождите — как насчет стаканчика шерри? Я знаю, у Тома где-то есть бутылка.

Это трогательное уведомление о состоянии винных запасов ректора смутило Эмму. Бутылка может оказаться не совсем полной, когда Тому понадобится вино. Но Дафна настояла, и Эмма была вынуждена признать, что шерри может значительно улучшить настроение. В последний раз она пила шерри в компании тогда, когда ее навестил Грэм Петтифер, вспомнила она, недоумевая, почему припомнила об этом сейчас при совершенно иных обстоятельствах. Больше она с ним не увидится, а от их встречи ничего памятного не осталось. Только вот стол и два стула стояли так же, и двое людей пили шерри — вот ей и пришло в голову…

— …к новому доктору, как мы до сих пор его называем, — говорила Дафна, — к Мартину Шрабсоулу, — она с удовольствием произнесла его имя, — а не к доктору Геллибранду.

— О нет, я предпочла бы доктора Геллибранда, — сказала Эмма. — А почему бы нет? По словам мамы, он очень славный. Люди обычно больше доверяют пожилым врачам. К счастью, правда, мне не приходилось болеть.

— Доктор Шрабсоул проявил ко мне такое участие, — настаивала Дафна. — Он сразу понял, в чем моя беда. По-моему, так важно иметь хорошего доктора, которому веришь. У нас доктор — самая важная персона, разве не так?

Эмма удивилась. Если не считать владельца поместья, то самой важной персоной следует считать приходского священника, а не доктора.

— Видите ли, поскольку ректор мне брат, да к тому же я старше его, то вы сами понимаете, я так считать не могу. Когда мы были детьми и играли в разные игры, у нас была присказка, которую я помню по сей день:

Груши, сливы, Вишни ком, И тогда выходит Том…

— А я такой считалочки не знаю, — засмеялась Эмма. И повторила: — И тогда выходит Том…