Несколько зеленых листьев

Эмма, которая не сумела заставить себя ахнуть при виде этого феномена, обрадовалась, когда ей пришлось отвлечься из-за чего-то, случившегося у нее за спиной. Мисс Гранди споткнулась и чуть не упала на каменную дорожку. Она, автор романтического произведения, очутилась в положении, которое могло бы послужить завязкой занимательного романа. Но на помощь ей пришел не сын владельцев дома или прекрасный незнакомец, а Эмма, социолог, занимающийся наблюдением за человеческим поведением. Ах, до чего скучна жизнь! — вздохнула она.

— Все в порядке, мисс Гранди? Я испугалась, что вы упадете.

— Это из-за туфель… Если бы я знала…

«Рюмочками» назывались эти каблуки, вспомнила Эмма, помогая мисс Гранди выбраться на дорожку, в конце которой их ждала Кристабел Геллибранд.

— Я говорила тебе не надевать этих туфель, — прошипела мисс Ли, и Эмма вспомнила, что она уже не раз замечала, как мисс Ли командует бедной мисс Гранди. По-видимому, когда двое живут вместе, один командует другим: мисс Ли командует мисс Гранди, Дафна — Томом, Кристабел Геллибранд, по всей вероятности, — доктором Геллибрандом. Насчет Шрабсоулов и Бэрраклоу у нее такой уверенности не было; быть может, им удалось стать равными партнерами, хотя, подозревала она, Эвис наверняка командует мужем.

Гости с облегчением вздохнули, когда они благополучно возвратились в дом и начался прием «по всем правилам». Быстро оглядевшись, Эмма пришла к выводу, что все собравшиеся — люди малоинтересные, по крайней мере, так ей показалось, ибо большинство стоявших вокруг нее со стаканом шерри в руках или в ожидании, когда им предложат его, были людьми пожилыми и без намека на то, что когда-то жизнь их была чем-либо примечательной. Эмма слышала, что миссис Геллибранд ежегодно устраивает несколько приемов и соответственно делит своих гостей. Но даже, будучи социологом, она не могла разобраться, каким принципом руководствовалась миссис Геллибранд, собрав нынешних гостей. Вполне возможно, они должны были служить предупреждением молодым, вроде нее и Бэрраклоу, — Эмма увидела, что в комнату вошли Робби и Тэмсин, — что они должны знать свое место, не пытаться что-либо изменить и не вмешиваться в традиции сельской жизни, установленные людьми вроде миссис Геллибранд. А может, этот прием устроен просто чтобы сказать прибывшим: «Добро пожаловать!», ибо она заметила среди гостей тещу молодого доктора.

Эмма увидела, что гостей обслуживает миссис Дайер, разнося тарелки с печеньем и маленькими пряными закусками к коктейлям. Словно желая подчеркнуть свое появление в несколько иной роли, она применительно к случаю надела ярко-голубой нейлоновый халат и более симпатичную, чем обычно, шляпу — из темно-бордового фетра с украшением в виде якоря. «Яростно вздымался вал за валом, темнотой чернела ночь», — вспомнила Эмма гимн школьных дней. «Тяжело плескались весла, белую пену гнали прочь…»

Миссис Дайер сунула ей под нос тарелку, но Эмма не хотела приступать к еде, пока у нее в руках не окажется стакан с вином, а вина ей не предлагали. Однако стоять в неловком ожидании, потому что стоять без стакана во время приема еще труднее, чем с пустым стаканом, ей пришлось всего мгновение, ибо ректор, «бедный Том», как она теперь почему-то стала его называть, подошел к ней и предложил шерри.

— Доктор Геллибранд занят по горло, — объяснил он, — а миссис Дайер понятия не имеет, с чего следует начинать на приеме.

Эмма была благодарна, но чувство это испарилось, как только он начал расспрашивать про ее «работу», и ей пришлось рассказывать про недавно завершенные исследования жизни в городе, что незамедлительно вызвало вопрос, собирается ли она теперь изучать сельскую жизнь, заданный шутливым тоном, — вопрос, какой обычно следовал, как только становилось известно, чем она занимается.

— Думаю, что займусь и этим, — ответила она, — но прежде всего мне хотелось бы знать, что представляет собой этот прием. Бывают ведь, наверное, самые разные приемы.

Тома несколько поразила ее откровенная манера разговора, и он не нашелся что ответить. Ему не хотелось сказать Эмме, что прием в данном случае был не столько ради вновь прибывших — хотя и это имелось в виду, — сколько ради того, чтобы отделить, так сказать, овец от козлищ и отобрать людей, способных что-то «делать» в поселке, и прежде всего помочь на празднике цветов, который Кристабел решила организовать в церкви. Высокая, худая, в ярком платье из дорогого шелка, она угрожающе оглядывалась вокруг, как птица, готовая ринуться на выбранную ею жертву. И пока Кристабел надвигалась на Эмму, Том постарался раствориться в толпе.

— Скажите, пожалуйста, — властно зазвучал ее голос, — вы ведь учились в Самервилле, не так ли?

— Нет, — ответила Эмма. Она не очень хотела говорить, что получила степень в Лондонском экономическом, но зато поспешила добавить, что она социолог.

— О! — Кристабел отмахнулась от социологии и от всего, что за этим скрывается. — Вы умеете расставлять цветы? — спросила она.

— Наверное…

— По-моему, все дамы умеют расставлять цветы, — сказал неведомо откуда возникший Адам Принс.

— Я говорю о празднике цветов, — сказала Кристабел.

У нее тонкая кость, подумала Эмма, и когда-то она явно была красивой — червяк в бутоне, хотя это не та мысль, которую можно высказать на приеме. Разговор о цветах подсказал сравнение с бутоном и сидящим в нем червяком…

— Во многих домах, — продолжал Адам Принс, — можно видеть букеты из полевых цветов в банках из-под джема.

— О, мистер Принс, нас интересует нечто более элегантное, — засмеялась Кристабел. — Теща доктора Шрабсоула обещает нам помочь — у нее, по-видимому, очень хороший вкус. Премилая дама, мы должны постараться вовлечь ее в нашу деятельность, раз она будет жить среди нас.

— Обязательно, — откликнулся Том, чувствуя, что эти слова предназначаются ему. Он не сказал, что надеется привлечь миссис Рейвен к изысканиям по местной истории. Скромная женщина пенсионного возраста может оказаться бесценной, и он был рад убедиться, что ее занимает разговор с мисс Ли и мисс Гранди. Возможно, они обсуждают одно из «поручений», которое будет выполнять миссис Рейвен.

— Мне никогда не забыть то воскресное утро, — говорила Магдален Рейвен. — Господин Чемберлен должен был выступить по радио, и мой муж — он был еще жив тогда — утверждал, что политика умиротворения себя не оправдает. Он всегда говорил, что Гитлеру нельзя доверять, и, конечно, оказался прав.

— А эвакуированные! — с жаром вмешалась мисс Гранди. — Вы помните эвакуированных и ту мать, что курила в кровати?

— В те дни люди много курили, — виновато сказала Магдален. — Такие смешные сигареты у нас были, помните, «Тэннерс» в голубой пачке? — Ей очень хотелось курить, но и этого удовольствия ее лишил собственный зять. В доме даже пепельниц не было.

— Я помню, говорили, что Гитлеру долго не продержаться, — сказала мисс Ли, — а война тянулась и тянулась без конца. В особняке разместилась школа, никто из семьи здесь не жил.

— Из семьи? — спросила Магдален.

— Я имею в виду девочек и мисс Верикер, их гувернантку, пытавшуюся поддерживать мавзолей в порядке…

— Мавзолей? И гувернантка, поддерживавшая его в порядке?

— Да, мавзолей около церкви, вы, должно быть, его видели, где похоронены члены семьи.

— Надо мне как-нибудь туда сходить, — небрежно заметила Магдален. На мисс Ли, по-видимому, произвели впечатление ее воспоминания, поэтому она попыталась снова направить беседу на те дни после войны, когда жизнь была ненамного лучше, хотя воевать кончили. — Помните, что мяса давали всего на восемь пенсов, и то баранины или как там оно называлось?